Кому же иному, как не представителю России, было показать пример решительности?..

И Я. А. Гильтебрандт остался на высоте своего призвания. Он был за отправку ультиматума командиру Таку. С ним спорили. Указывали на то, что если Таку не будет сдан, то его придётся взять силой, а так как в крепости находились правительственные войска, то это равнялось бы формальному объявлению войны Китаю; говорилось также, что силы союзников ничтожны для штурма первоклассной крепости, так как близко к Таку могут подойти только миноноски да ещё мелкосидящие канонерские лодки, что, наконец, с военных судов нет возможности спустить сильные десанты. Короче, начались разногласия, которые приходилось вице-адмиралу Я. А. Гильтебрандту примирять... И это удавалось ему только в силу необычайного обаяния, которое он производил на окружающих, вследствие его спокойной правдивости и ясности движений его чистой души. Трудна и ответственна была его работа как руководителя совета союзных адмиралов, который являлся в самые тяжёлые дни единственным коллективным представителем союзных держав в Китае...

Наконец ему удалось убедить всех участников совета, кроме американского адмирала, который впредь до получения распоряжений от своего правительства отказался от всякого участия в затевавшемся деле.

Ультиматум был составлен точно, ясно, определённо. Им предписывалось коменданту Таку сдать крепость. На размышление давалось время только до 2 часов ночи на 3-е июня. Если к этому моменту он не сдаст крепость, то союзники объявили, что возьмут её силой... Этот ультиматум был подписан всеми адмиралами. Только упрямый американец продолжал упорствовать в своём намерении начинать военные действия против Китая не по своему желанию, а не иначе как по распоряжению своего высшего правительства.

Ультиматум был передан командиру мореходной канонерской лодки «Бобр» капитану первого ранга Кириллу Романовичу Добровольскому для отсылки его вице-королю в Тянь-Цзинь и командиру Таку.

Соединённая эскадра стояла на рейде. В устье же Пей-хо находились канонерские лодки: русская «Бобр», французская «Lion» и немецкая «litis» — в Тонг-Ку, станции железной дороги, идущей на Тянь-Цзинь — Пекин; русские «Кореец» и «Гиляк» между Тонг-Ку и Таку и английская «Algerin» в Таку. Кроме того, были ещё английские миноносцы-истребители «Whiting» и «Fame», и на якоре стоял германский пароход «Knivsberg», на котором нашли себе приют множество беглецов: бельгийцы с их семьями и крещёные китайцы.

Были ещё два судна: японское «Atago» и американское «Моnосасу», но первое было повреждено, командир же второго, следуя предписанию своего адмирала, отказался от участия в предстоявшем бою.

Капитан Добровольский сейчас же созвал всех командиров — и русских, и европейцев — для предъявления им полученного ультиматума. Ему, как старшему в чине, приходилось начальствовать в бою, и, таким образом, все остальные были ему подчинены. Не дело собравшихся было рассуждать об уместности ультиматума; они являлись только исполнителями, и каждый из них ни на мгновение не задумывался над необходимостью исполнить приказание высшего начальства.

Прежде всего решено было отправить ультиматум. Передача его коменданту Таку была поручена младшему из командиров — лейтенанту Бахметеву, а отвезти его в Тянь-Цзинь назначен был мичман Шрамченко, провожать которого должен был матрос Савчук.

Затем был составлен план артиллерийского боя и была определена роль десантов в предстоящем штурме крепости. Начальником сухопутных сил был назначен капитан Поль, начальник германского военного судна «Ганза». Все роли были распределены, оставалось только ждать возвращения парламентёра.

В ожидании этого на всех судах быстро заканчивались последние приготовления...

Вот и ночь спустилась на землю. Ночная тьма непроглядно-мрачным покровом окутала устье Пей-хо. Тихо, мертвенно-тихо. Что-то необычайное, зловещее, тоску наводящее, чуется в этой проклятой тишине...

Ночную мглу несколько рассеивают большие костры около местечка Тонг-Ку, железнодорожной станции грозной крепости Таку, несокрушимого оплота Пекина со стороны Печилийского залива.

Крепость грозно молчит. Ни звука, ни малейшего шороха не доносится со стороны её ни до тихо покачивающихся на сонных волнах устья Пей-хо военных судов, ни до Тонг-Ку, где вокруг бивачных костров в безмолвном ожидании расположились четыре очень небольших отряда вооружённых людей.

Вот самый большой отряд. Малорослые неуклюжие обезьяноподобные человечки с приплюснутыми лицами, в формах, напоминающих французскую, сидят на корточках перед кострами. Их порядочно. Раз, два, три, десять, сто, триста. Это — самый большой, а стало быть, и сильный десантный отряд. Это — японцы.

Они не новички в этих местах. Лет пять тому назад эти же люди, эти азиаты, только что примкнувшие к европейской культуре, пытались уничтожить несокрушимый оплот Пекина. Они по опыту знают, что это почти невозможно, что крепость неприступна. Но в то же время знают они, что если поведут их, то они пойдут на верную смерть, лягут все до одного, но всё-таки пойдут.

Они и теперь считают себя обречёнными на гибель, но относятся к своему положению со спокойствием философов. Они хотя и одеты на европейский лад, но всё-таки — дети Азии и уже по одному этому убеждённые фаталисты. Смерть неизбежна, неизбежного не избежать, а рано или поздно умереть — всё равно.

Пламя костра озаряет их холодные, бесстрастные лица. Никакой мысли не выражается в их чёрных, глубоко впавших глазах. Ни малейшего страха за будущее, никакого оживления перед наступающим... Полное тупое азиатское равнодушие...

Несколько в стороне от них немецкий бивак. Честные Фрицы, Генрихи, Михели — народ практичный. Не стоит умирать натощак. Они спешат подзакусить и выпить, может быть, последний раз в жизни... У них тоже незаметно особенного оживления. Специально германская муштра положила на всех их свой отпечаток. Давно уже отучены они рассуждать, соображать, думать. Дисциплина обратила их в ходячие машины. Они так же, как и японцы, не чувствуют страха перед предстоящим им кровавым и смертельно опасным делом. Для всех их известен один только страх: перед своим начальством.

Немцы сосредоточенно молчат, потому что молчит и их начальник, холодный, бесстрастный капитан Поль, весь ушедший в свои думы, в свои воспоминания...

О чём думает этот человек? Может быть, честолюбивые грёзы одолевают его, может быть, он думает о далёкой родине, дорогом отечестве, может быть, вспоминает оставленную семью? Кто это знает?.. За одно только можно вполне поручиться, что нет и тени страха в его душе. Смерти он не боится, да и о близкой опасности не думает.

В третьей группе слышны громкие разговоры, порой смех. Тут здоровые, крепкие люди держат себя вполне непринуждённо. Присутствие офицеров не стесняет их. Они совершенно свободно в полный голос толкуют о политике своего правительства, критикуют его на все лады. Имена Салисбюри, Чемберлен, Робертс, Китченер так и слышатся в отдельных группах. У всех их вино, бисквиты — словом, не приготовления к бою идут, а какой-то пикник на полях, которые скоро будут политы кровью человеческой... Нужно ли и говорить, что это — английский десантный отряд?