Он сплюнул, потом теплой влажной рукой схватил ее за ягодицы, пальцами нащупал анус и затем силой овладел ею, разрывая нежную ткань. Ева закричала от боли.

– Не нравится? А если так? – и он снова вонзился в нее все так же безжалостно, но уже причиняя меньше боли. Он осквернял ее тело, которому любимый супруг дарил только ласки и наслаждение.

Сделав несколько толчков, Петер крякнул и отстранился. Это было жестоко и унизительно, но быстро. После он встал и заправился. Повернув голову, Ева увидела, что он стоит, прислонившись к дереву, и закуривает сигарету. Поза у него была расслабленная, вид – непринужденный, словно он остановился у фонарного столба на улице, чтобы перевести дух после утомительной беготни по городу.

Еве удалось повернуться на бок и приподняться, опираясь на локоть. В интимных местах болезненно саднило, но серьезных повреждений, по ощущениям, не было. Она не заговаривала, не плакала, но была в ярости и очень напугана. Однако, несмотря на шок и страх, она сразу вспомнила наставление сержанта-инструктора по рукопашному бою, словно наяву услышав его командирский голос: «Если есть возможность, первой хватай их за яйца. Не жди, когда на тебя нападут. Другого шанса может не представиться». Петер ее знал только как приветливую беззаботную девушку, которая в лагере заполняла документы на получение визы и в свободное от работы время колесила на велосипеде. Он не догадывался, что у нее сильно развит инстинкт самосохранения, сформировавшийся в суровых условиях жесткого обучения навыкам бесшумного убийства.

Ева смахнула снег с куртки, лица, волос. Встала, застегивая на себе мешковатые брюки. Он беспечно курил и, смеясь, говорил:

– Думаешь, мы способны забыть, как ваши самолеты бомбили нас, разрушали наши прекрасные города Дрезден, Кельн? Как уничтожали тысячи ни в чем не повинных граждан? Никогда! Мы вас ненавидим, и я сейчас с наслаждением, не спеша буду убивать тебя, английская сучка!

Ева мгновенно насторожилась. Угроза и ненависть, звеневшие в его голосе, не оставляли сомнений: ей отпущено всего несколько минут на то, чтобы спасти себя. И в голове, словно мантра, снова зазвучали наставления сержанта: «Резко бей снизу, не колеблясь, без промедления». Сумеет ли она? Спасет ли ее это?

Ева сунула руку под куртку. Пусть думает, что она в шоке. Пусть утратит бдительность, расслабится, уверенный, что она не даст отпора. Она нашла то, что искала, и ринулась на него, метя в глаза, как ее учили. Острый карандаш, один из тех, что она точила каждый день на рабочем месте, заполняя документы, отбирая беженцев, которым дозволено покинуть лагерь, проткнул глаз и вошел в мозг. Петер издал вопль, схватился руками за лицо и упал на колени, корчась от боли. Острием лыжной палки она пробила ему голову.

Какое-то время он бился в конвульсиях, хрипел и наконец затих. Несколько минут Ева прислушивалась, но, когда крики прекратились, наступило полнейшее безмолвие.

– Идиот, – прошептала она. – Извини, но ты не оставил мне выбора.

Ева посмотрела на тело Петера. Оно застыло в неподвижности и больше не представляло для нее угрозы. На всякий случай она проверила пульс, потом закрепила лыжи на его ногах и рядом бросила его лыжные палки. Закидала его снегом, чтобы создалось впечатление, будто он врезался в дерево, съехав с трассы.

На ее кремовом вязаном свитере и вельветовых брюках алели брызги крови, но, если кто-то обратит на них внимание, она скажет, что у нее пошла носом кровь. Набрав в руку снег, Ева затерла самые заметные пятна, затем покинула ельник, вернулась на склон и продолжила спуск, несясь навстречу огонькам, замерцавшим у подножия холма с заходом солнца.

7 января 1947 г.

Что скрывает лес

– Ну, как покаталась? – спросила Салли, вернувшись вечером в их комнату после смены.

Ева уже лежала в постели, свернувшись калачиком. Между ног она зажимала завернутую в полотенце бутылку с горячей водой, чтобы унялась саднящая боль. По возвращении она сразу сделала себе обжигающе горячую ванну, а потом принялась скоблить себя. Намыливая пальцами воспаленные ткани влагалища и травмированной прямой кишки, она надеялась, что из-за собственной глупости не забеременела и не подцепила заразу. Ева вытерла пар на зеркале в ванной и увидела, что на шее и плечах уже начали проявляться синяки, но на лице, раскрасневшемся от горячей воды и слез, кровоподтеков, слава богу, не было. Забрызганные кровью кремовый свитер и большие брюки, которые так легко сдернули с нее, теперь свернутые в узел лежали на дне ее чемодана. На темной твидовой куртке в ржаво-зеленую крапинку следов ее преступления заметно не было, и она повесила ее сушиться у плиты.

– Понравилось? – снова спросила Салли, снимая через голову теплый джемпер.

– Да, ничего, но больше не пойду, – Ева зевнула. – Снег был рыхлый, а потом Петер бросил меня на склоне и сам куда-то укатил. Не впечатлили его мои способности. Я, видите ли, слишком осторожничаю, еле тащусь.

– Да уж, тот еще джентльмен, ничего не скажешь, – фыркнула Салли. – Ты хоть нормально назад добралась?

– Поймала машину до темноты. У нас ведь здесь грузовики целыми днями туда-сюда ездят. Лучше любого автобусного сообщения.

– Главное, чтобы не скапливались все одновременно, как в Лондоне, – рассмеялась Салли. Наклонившись, она порылась в тумбочке у кровати. – У меня здесь припасена сливовица. Не хочешь по глоточку?

Салли налила спиртное в крышки от фляжек, которые девушки до сих пор использовали вместо бокалов:

– Твое здоровье!

Она опрокинула в себя стопку. Ева потягивала сливовицу, чувствуя, как спиртное греет горло, выжигает горе и наполняет ее решимостью не допустить, чтобы это досадное происшествие, как она про себя называла случившееся, помешало ей и дальше исполнять свои обязанности. Да, она смогла бы доказать, что действовала в целях самообороны, что были попраны ее честь и достоинство, и ей бы сочувствовали, но все равно возникли бы осложнения. Ей бы стали задавать неприятные вопросы относительно ее связей с немцами и неумения разбираться в людях и оценивать обстановку. Потом будет расследование, возможно даже военный трибунал. Нет, лучше никому ничего не рассказывать.

Вместо этого она спросила:

– И где наша ушлая шотландка на этот раз сумела раздобыть столь вкусное пойло?

– Эта бутылка, – улыбнулась Салли, – подарок от одного очень благодарного отца. Мне удалось достать для его сынишки костыли. И теперь мальчик снова сможет попытаться ходить.

– А что с ним? Надеюсь, не полиомиелит?

– Слава богу, нет. Но история все равно довольно шокирующая. Мальчика и его сестренку один друг семьи прятал в своем доме на ферме в маленьком шкафчике. Целых три года они просидели там, почти не покидая своего убежища. И к тому времени, когда дети, наконец-то, воссоединились с родителями, бедный малыш фактически разучился ходить. Представляешь? Жизнь ему спасли, но чуть не сделали калекой. Будем надеяться, что со временем его ножки окрепнут и выпрямятся, но пока он не может ходить без опоры.