— Ты испытаешь счастье, — внятно сказал Кукла Человека.

Ума не ответила.

— Вот так-то, — сказал широкий человек и смело шагнул в воду.

Он лез на вершину не спеша, вдумчиво выбирая каждый камень, прежде чем поставить на него ногу или взяться рукой. До середины скалы Ябто шел с уверенностью большого мохноногого паука. Но в середине широкий человек понял, что главная тяжесть — он сам, а вовсе не старик, притороченный к спине. Привязанный к поясу топор был тяжелее его. К тому же ветер окреп, он рвал ноги Куклы Человека и так раскачивал широкое тело Ябто, что дважды он был близок к тому, чтобы сорваться. Нутро его вздрогнуло, он замер и прижался к скале, чтобы успокоить сердце. Спустя немного времени, он поднял голову, насколько позволяла шея, — скала, казавшаяся с реки невеликой, теперь упиралась в самое небо. Ябто глянул вниз — его большая лодка уменьшилась до размеров крыла синицы, и широкий человек едва различил на ней серый шарик — свою жену.

Сердце не успокаивалось, заныли колени, и постыдные мысли серыми ящерицами полезли в голову Ябто. Первую из них — вернуться! — прогнала другая мысль, столь же постыдная, — о том, что возвращение с ношей за спиной станет более трудным и опасным. О жене широкий человек не вспомнил. И третья мысль — самая гнусная из всех — нашёптывала, что старик почувствует его слабость и заговорит, подбирая слова, которые убьют вернее железных стрел. Этот страх оказался сильнее других, и Ябто, как в детстве, когда отцовская ладонь камнем летела в его голову, зажмурил глаза… Так, в темноте, он простоял какое-то время.

Но ветер становился тише, старик молчал… Свежим войском поспевал разум, никогда не оставлявший широкого человека надолго. Войско бодрых мыслей привел демон, живущий между лопатками. Возвращаться действительно не стоит — говорил первый отряд.

Станет совсем невмоготу, говорил отряд второй, можно освободиться от кольцевых ремней, и в полете до подножия скалы заплечная ноша вольна говорить любые страшные слова — они недостанут Ябто.

И третий, самый сильный отряд, кричал, вздымая оружие, что осталась лишь половина пути, даже меньше половины, и нужно сделать над собой усилие, которое на самом деле не так велико, как говорит твоя слабость, Ябто. Нужно решиться на него, чтобы не изнывать остаток дней от осознания непорядка этого мира и своей ничтожности. Бесплотные будут хохотать над тобой, Ябто, а это хуже смерти. Но чтобы избежать ее, нужно решиться на малое усилие.

Последняя мысль разогнала кровь, сердце потеплело, широкий человек пошел ввысь и не заметил, как преодолел остаток пути.

* * *

Там, на вершине скалы, Ябто испытал счастье, напророченное Женщине Поцелуй. Он увидел свою реку, огибающую петлёй его стойбище, увидел плешивые головы лесистых сопок, увидел мир — мягкий, податливый настолько, что можно взять и руками выпрямить змеистую реку и натянуть ее вместо тетивы на крылья рогового лука.

Широкий человек увидел большой плоский камень, посадил на него старика и освободил плечи от ремней.

— Ну вот, — сказал широкий человек с глубоким радостным вздохом. Эту радость услышал Кукла Человека и открыл глаза.

Ябто и старик долго смотрели друг на друга.

— А мне… — прервал молчание широкий человек, — мне, что ты напророчишь?

— Я вижу твоё желание, — сказал старик.

— Какое?

— Ты приручаешь все вокруг себя. То, что живёт само по себе, живёт свободно, внушает тебе страх. Ты приручал собак, оленей, детей своих и чужих, мою племянницу, демона за твоими плечами… И меня ты привёз сюда, чтобы приручить и больше не бояться. У тебя не все получалось, но теперь это неважно, ведь ты задумал великое, хотя сам еще толком об этом не знаешь.

— Чего же я задумал?

— Приручить судьбу.

Ябто слушал старика, опершись одним коленом на землю, — после этих слов широкий человек медленно встал.

— О… — сказал он сквозь прерывистое дыхание. — О… какие простые слова, и я не знал о них.

— Вот видишь, чем-то пригодился тебе Кукла Человека.

— Скажи мне — кто ты?

— Разве не знаешь? Родной дядя твоей жены, брат ее отца из рода людей Крика. Ты забрал меня из стойбища, по которому прошёл мор, кормил много лет и не требовал работы. Спасибо тебе…

Старик почтительно поклонился — чего он не делал никогда. Но Ябто взяла досада.

— Опять ты лжёшь мне… всегда лжёшь. Отец моей жены, может быть, вдесятеро моложе тебя. Какой ты ему брат?

— Думай как хочешь, Ябто, если отказываешься верить.

Старик помолчал немного.

— Почему ты не спросишь меня о другом? О самом главном?

— О чем?

— Ты, наверное, хочешь знать, где живёт судьба и как она выглядит?

Ябто остолбенел от такой убийственной простоты, и рот его проговорил помимо разума:

— А она живёт?

— Да живёт. В тебе. В твоей воле. Все люди временами добрые, временами злые. Они непостоянны, и оттого судьба гонит их, как стадо. Выбери что-то одно, не отступай, и тогда побежишь сам, без пастуха. Ты уже сделал шаг, когда смастерил палку с плетёным ремнём… А вот тунгуса ты убил от простого страха, что он сделает то же. И от глупости. Железный Рог, разбойник, но такой же слабый человек, полюбил заморыша…

Широкий человек слушал слова старика, знавшего то, чего не видел.

— Пороть идолов — глупое занятие, оно только для выживших из ума стариков. Бесплотные смеются над этим, а потом мстят.

Кукла Человека замолчал, вдохнул чистый ветер и закрыл глаза.

— Но, чтобы приручить судьбу, тебе мало исправить собственную жизнь. Если мир стоит на Древе Йонесси, придется встряхнуть все Древо — меньшее не доставит тебе покоя. Ты сильный. Попытайся. Только не сорвись, иначе пожалеешь. Теперь иди. Оставил сыновей — оставь и меня… Устал я.

Ябто взял старика под мышки, заботливо усадил на землю, прислонил спиной к камню и, сняв с пояса топор, пошёл к краю скалы. Спускался он легко, обрушая за собой каменные уступы, чтобы ничья рука больше не коснулась их.

В устье своей реки Ябто поставил чум.

Его река была шумна, а Йонесси не желал говорить и обдавал стойбище мокрым холодом.

Широкий человек готовил снасть к завтрашнему лову. Ума высекала огонь на бересту, чтобы готовить еду из оставшегося скудного припаса. Вопреки своему обычаю, широкий человек положил в лодку спутанную сеть. Осенний свет быстро уходил, и Ябто не различал крапивных нитей и опять же, вопреки обычаю, скомкал сеть, бросил в лодку и пошел к костру.

Огонь под котлом оживал, обнимал котёл и плясал вместе с ним.

— Принёс бы сеть к свету, — сказала Ума.

Это были первые слова после нескольких дней молчания, и широкий человек удивился звучавшему в них спокойствию и смелости — ведь Ума смотрела на дело мужчины. Он запретил жене изводить его плачем по сыновьям, но все равно ждал этого плача. Жена молчала, и тревожное удивление подступало к широкому человеку.