Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я позволил.
И теперь с вершины холма от шатра я смотрю на неё.
Мы спустили рать в долину, она заполнила её, окружив стены города со всех сторон. Стройные ряды наших ратников сверкают остриями пик и копий, на шеломах и доспехах.
Женское дело… «Я не пойду внутрь, лишь подойду к стенам…»
Стрела или копьё — и всё…
От этого у меня похолодел затылок, от одной мысли… Но нельзя было иначе, надо было позволить. А если ей удастся спасти город от разорения и от крови… Надо попробовать…
Мы скачем к крепостным стенам. Снизу они выложены из больших валунов, верхняя часть — частокол из огромных брёвен. Мы проезжаем между ровными рядами наших изготовившихся полков.
Я — впереди. За мной Гуннар, Асгейр, Рауд и Исольф, а завершает нашу маленькую кавалькаду Боян. Когда он вызвался, я хотела не позволить, но он настоял так решительно, что я не стала долго спорить.
Я одета так ярко и празднично намеренно, чтобы воодушевить моих воинов. Всех моих воинов. И врагу покажет мою уверенность и силу. Моё превосходство. Красота и богатство — это тоже сила. Пусть видят, как мы сильны.
Вблизи стены высоки, куда выше, чем кажется издали, тем более с вершины холма. На расстоянии примерно ста пятидесяти шагов, я останавливаю коня.
— Жители Норборна! — кричу я. — Дроттнинг Самманланда говорит с вами!
Со стен на меня смотрят лучники, направляющие в меня и моих спутников свои стрелы. Но мои алаи со щитами, в шлемах, они прикроют нас с Бояном. Я не боюсь, то же радостное возбуждение войной, что и у всех воинов, владеет и мной.
Рыжебородый и темноволосый лохматый толстяк, похожий на бочку для хмельной браги, тронутую плесенью, нарочито медленно поднялся на стену, смотрит на меня осклабясь. Ветер треплет его волосы, поднимая копной над головой.
— Дроттнинг Самманланда? Это шлюха Сигурда Брандстанского, которую он и днём таскает в спальню? Шлюха, дочь русской шлюхи? Шлюха, которую по дням имеют все алаи, а в седьмой день её конунг? Что тебе надо, шлюха Самманланда?
Меня не трогают его грязные оскорбления, я понимала, что я услышу, подъезжая сюда.
— Ты — Вигман, конунг Норборна?
— Конунгу не к лицу говорить со шлюхой! Шлюхе я показываю это! — он снимает штаны, выставив свой срам, впрочем, совсем не видный мне издали. С хохотом и гиканьем то же делают остальные ратники на стене. Кое-кто показывает и зад.
Я не теряя нисколько самообладания, терпеливо жду, пока они куражатся.
— Поди к нам, попробуй на вкус наши клинки!
Я спокойно выслушиваю это и ещё подобных выкриков, краем глаза вижу, как бледны от негодования мои благородные спутники, как побелели костяшки кулаков, сжимающие рукоятки мечей и щитов. Ничего, ребята потерпите, дайте мне закончить.
— Видали мы клинки подлиннее! — выкрикиваю я. — В вашем Норборне должно быть сильные холода! Прикройтесь, не смешите меня! — хохочу я громким злым смехом, и его подхватывают все, кто слышит этот разговор, а таких сотни, тем, кто не слышал, тут же передают, и хохот несётся по рядам наших воинов, волнами охватывая всё войско.
Наверху стены свирепеют. Изрыгают ругательства и плевки не долетающие до нас.
— Слушай, Вигман Рауд, твой город сравняют с землёй до того как солнце поцелует горизонт, чтобы снова подняться! Сдайтесь и останетесь живы. Останетесь в своих домах со своими детьми и жёнами. Останутся живы все. Твои сыновья и дочери. Станьте частью Самманланда! — говорю я.
— Из моих шести дочерей ни одна не дожила до возраста невесты, а единственный сын умер от грудной чахотки прошлой весной! — кричит Вигман.
Но я не сдаюсь:
— А твои бондеры? Твои алаи? У них тоже нет детей? Выпусти из города детей и женщин, сохрани их жизни! — я пытаюсь сделать хоть что-то с этим злобным несчастным упрямцем.
— Чтобы твои ратники имели их?! — орёт Вигман. — Мои люди умрут вместе со мной!
— Ты злой и ленивый человек, Вигман, ты не заботился о своих людях раньше, они гибли от болезней и голода, и хочешь погубить их теперь! — говорю я. — Даю тебе час! Сдайся или выпусти тех, кто не хочет умирать за такого конунга. Иначе, погибнете все! — кричу я последние слова, — смотри на свой солюр (солнечные часы)! Солнце отсчитывает ваше время!
Я разворачиваю коня, вслед мне летят ругательства, камни и стрелы. Мы скачем обратно в наш стан к алому шатру и все ратники наши, поворачивая головы к нам, бьют в щиты мечами, древками боевых топоров и копий, мерно, выкрикивая:
— Дроттнинг Сигню! Свана! Свана Сигню! Дроттнинг Сигню! Дроттнинг Сигню! Свана! Свана! СВАНА-А-А!!!
Этот стук сливается в гул, а голоса уже всей равниной повторяют: «СВАНА СИГНЮ! ДРОТТНИНГ СИГНЮ! ДРОТТНИНГ!» — будто это уже сама равнина и небо над ней скандирует с тысячами воинов. Всё войско, всё наше войско приветствует Сигню. Конечно, для меня нет Свеи без тебя. Сигню в алом, будто огненном платье, вестница силы Самманланда, грядущей победы.
Я обернулся на Гагара и алаев, оставшихся возле меня. Они улыбаются все, как и я, гордыми улыбками. Наша дроттнинг достойная участница битвы. Теперь мы не можем уступить ей в храбрости.
Сигню с алаями и Бояном поднимаются уже к вершине холма, на котором наш алый шатёр. Она сверкает улыбкой. Такую, сияющую я и принимаю её прямо из седла в свои руки.
— Через час, — сказала Сигню.
— Через час? — переспросил я.
— Через час сожги этот город, — тихо и хрипло проговорила она уже без улыбки.
— Смотрите! — закричал Стирборн, очевидно самый зоркий из нас, указывая на крепость.
Мы посмотрел все и увидели, как от крепости во все стороны по дорожкам, тропинкам идут спеша, бегут женщины, дети, старики и старухи, кто-то на тележках с узлами, кто налегке, утекая от высоких стен. Я посмотрел на Сигню, она нахмурилась немного:
— Лучше бы сдался, чёртов упрямец.
— Незачем ему сдаваться, — сказал я. — Фёрвальтером я не оставил бы его, как и любого другого конунга.
— Почему?
— Конунг не может быть слугой.
— Но твоя мать…
— Для неё ничего не изменилось по сути, да, у неё нет войска теперь, но она и раньше, давно препоручила его мне. А в остальном, все порядки, всё, что ею было заведено в Брандстане так и осталось.
Конунг не может быть слугой. Это знает любой конунг.
Что же он собирается делать с Ньордом? Просто оставит
