его Асбин в покое?..

Это неправильно, если собираешься соединить всю Свею. Пусть Ньорд и не станет воевать с Сигурдом, но его дети… Соединять так соединять. Я посмотрела на Сигурда, нет, это разговор не сегодняшнего дня. Даже мысли не сегодняшнего дня. Мы и Норборн не взяли пока.

— Вигман плохой конунг. Если все его дети умерли от болезней, то, как же приходится простым бондерам…

— Теперь будет легче. Тем, кто захочет быть самманландцами.

— У этих, кто бежит сейчас из крепости не особенно большой выбор, — сказала я, глядя на расходящихся во все стороны от Норборна людей.

— Всегда есть выбор. Прогнали бы негодного Вигмана давно.

— Не так просто решиться на перемены, — сказала я. — Особенно, когда ты слабый, во всём зависимый человек.

— Тогда перемены придут сами. И не ты выберешь, какими им быть, — непреклонно ответил Сигурд.

— Думаешь, всегда есть выбор? — сомневаясь, спросила я.

Я посмотрел на неё. Почему она сомневается? Она, которая только что заложила основу нашей грядущей уже победы, которую никто не заставлял скакать к стенам Норборна, делать всё, чтобы вызволить хотя бы бондеров из окруженной крепости. Да что там, в самый этот поход никто не неволил её идти с нами, ночевать в палатке на жёстком ложе с тюфяком из сена, а не мягкого заячьего пуха, как у неё в Сонборге… Конечно, выбор есть всегда. Боги дают нам выбирать…

И тут я заметил то, чего ни она, ни все остальные не заметили в пылу скачки, возбуждении противостояния. Левый рукав её платья пропитался кровью, цвет ткани скрыл её.

— Ты ранена.

С изумлением я заметил, как Сигурд, вдруг рванул платье сплеча Сигню. Обнажилась её белая кожа, хрупкое и неожиданно маленькое плечико в окружении мощных, да и не очень фигур воинов. Его рассекала поперёк довольно глубокая рана и кровь широкой полосой стекала к локтю, будто продолжая рукав.

— Не заметила? Как настоящий воин в пылу схватки, — усмехнулся Сигурд, при этом хмурясь с беспокойством. — Остальные целы все? — он оглянулся на сопровождавших Сигню в этом предприятии. Странно, но упрёка в его голосе не было, что, мол, не уберегли от ранения дроттнинг.

— Я помогу, — вызвался Боян.

Учитывая, что Ганна с помощницами была ещё в обозе, помочь было больше некому.

— Надо думать, ты сможешь, — сказал Сигурд.

Мы с Сигню ушли в их шатёр, она ведёт меня в дальнее помещение, где за плотным пологом, отделяющим его от остальной большей части, располагается их спальня.

Я в их спальне. От неожиданно нахлынувшего волнения, я остановился столбом. Сигню прошла к походному ящику, раскрыла и оглянулась ко мне, удивлённо заметив, что я остановился у входа:

— Ты что?

Я увидела, что Боян залился краской. Я не могу взять в толк, что так смутило его в нашей скромной походной спальне, где ложе — это складной ящик, правда, довольно большой. А кроме ложа лишь пара лавок, да вот этот сундук из которого я достаю свой лекарский. Но когда Боян не ответил, я переспросила снова.

— Нет… Ничего… — запинаясь и краснея ещё больше, спросил Боян.

Он смутился до слёз. Но справившись с собой, Боян подошёл ко мне, взял кувшин с тазом, полотенце — смыть кровь. Я смотрю на него изумлённо, будто бы не знаю его всю жизнь. Чем он так взволнован здесь?..

— Ты… — мне стало больно, когда он коснулся плеча холодным мокрым полотенцем, и я замолчала. Боян сел на лавку, я стояла возле него. Он осмотрел рану, кровь продолжала сочиться очень обильно, нехорошо.

— Зашить надо, — сказал Боян, посмотрев мне в лицо.

— Так шей. Вон в ящике иглы, нити есть, ты сотни раз видел, как это делается.

— Больно будет? — спросил он меня.

— Буду знать хотя бы, что чувствуют те, кого я врачую, — сказала я.

Оказалось не так больно, как можно было ожидать, очевидно мною владело ещё всё то же воодушевление или… Или у Бояна лёгкая рука.

Мне пришлось призвать всё своё самообладание, чтобы сделать эти восемь стежков костяной иглой с особенной блестящей нитью, что привозили наши мореходы из дальних стран. Сигню говорила, что от таких нитей раны не гноятся, как от льняных.

Я снова обмыл рану. Кровь не шла больше, я вытер руки, взял баночку с противовоспалительным бальзамом, что в изобилии был в лекарском ящике Сигню, смазал и завязал рану бинтом. Сигню смотрит на меня, улыбается:

— Ты отличный лекарь, Боян.

— Просто кроме меня тебя некому было лечить, — ответил я.

Я смотрю на неё, она так близко…

Я не знаю, как я осмелился сделать то, что сделал дальше, вероятно смелости мне придало одобрение Сигню и то, что я справился с делом, которого не делал никогда раньше, но я вдруг, будто подхваченный волной, поднявшейся внутри меня, обнял её, прижимая лицо к её обнажённому плечу, только что перевязанному мной, чувствуя тепло её кожи её запах… Не крови и лекарства, а её кожи…

Мои ладони сами собой нашли и груди её, и её талию, удивительно гибкую, даже сквозь обильные складки неподатливой ткани, и ягодицы, упругие и маленькие…

Сигню обняла мою голову рукой, тихо прижимая к себе и шепча как ребёнку:

— Ш-ш-ш-…

Я замер, выдыхая жар, рвущийся наружу на её скрытый под платьем живот…

— Прости меня, — я опустил руки, отпуская её.

Сигню погладила меня по волосам:

— Не надо… Ты прости меня. Я не думала, что… Если бы думала…

Я поднялся на ноги. Покачал головой. Это должно было случиться, если случилось. Я ждал её. Её, чтобы пробудиться.

Ужасно только то, что я навеки влюбился в совершенно недоступную мне женщину.

— Прости, Сигню. Я не стану больше…

— Мне не противно, — вдруг ответила она, глядя мне в лицо.

Я посмотрел ей в глаза. Я хочу понять, ещё раз услышать, что она сказала: я не противен ей?!.

— Не будешь плакать, как тогда из-за Гуннара… — я попытался улыбнуться…

— Мне не было противно, Боян, — в её глазах появилось что-то новое, чего раньше я не видел, будто она не на меня смотрит или…что, не узнаёт? — Но ты… больше не делай так…

Мы смотрим друг другу в глаза. Пожалуй, впервые в жизни мы смотрим друг другу в глаза, как мужчина и женщина… Это кольнуло меня беспокойством, что-то неправильное было в этом. Я не беспокоилась так от того, что позволил себе Гуннар, во мне не было отклика на его прикосновения, ничего, кроме страха и отторжения. А руки Бояна, его дыхание, сквозь плотную ткань ожегшее мне живот, когда он выдохнул,