Голый человек на неоседланной лошади – чудесное зрелище; я не имел никакого представления о том, как хорошо подходят друг к другу эти два животных. Хвост лошади оказывается очень полезным придатком: я переправлялся через реку в лодке, в которой было четыре человека, и ее тащила лошадь таким же образом, как и того гаучо. Если человеку верхом на лошади нужно перебраться через широкую реку, то лучший способ уцепиться одной рукой за переднюю луку или за гриву, а другой рукой загребать воду.

Мы ночевали и провели весь следующий день на почтовой станции Куфре. Вечером приехал почтальон. Он опоздал на день из-за разлива Рио-Росарио. Большой беды, однако, здесь не было: несмотря на то что он проезжал через несколько главных городов Банда-Орьенталь, весь багаж его состоял из двух писем! Вид, раскрывавшийся перед домом, был очень привлекателен – холмистая зеленая поверхность, далекие отблески Ла-Платы. Я замечаю, что смотрю на эту провинцию совсем не такими глазами, какими смотрел во время моего первого посещения. Припоминаю, что тогда я считал ее необыкновенно плоской; но теперь, после скачки по пампасам, мне приходится только удивляться, что могло побудить меня назвать ее плоской. Местность представляет собой ряд неровностей, которые сами по себе совсем невелики, но по сравнению с равнинами Санта-Фе – настоящие горы. Благодаря этим неровностям здесь текут в изобилии маленькие ручейки, а трава – зеленая и роскошная.

17 ноября. Мы переправились через Росарио, глубокую и быструю реку, и, миновав селение Колья, к полудню приехали в Колония-дель-Сакраменто. Мы проделали путь в 20 лье по местности, покрытой чудесной травой, но бедной скотом и населением. Мне предложили переночевать в Колонии, а на другой день поехать вместе с одним господином в его эстансию, где были какие-то скалы из известняка. Город построен на каменистом мысу, примерно так же как Монтевидео. Он сильно укреплен, но укрепления и сам город изрядно пострадали в Бразильскую войну[151].

Город очень старинный: неправильные улицы и окружающие его рощи старых апельсинных и персиковых деревьев придают ему какую-то привлекательность. Любопытны развалины церкви: она служила пороховым складом, и в нее ударила молния в одну из бесчисленных лаплатских гроз. Две трети здания было снесено до самого основания, а оставшиеся руины служат своеобразным памятником соединенным силам молнии и пороха. Вечером я гулял у полуразрушенных стен города. Здесь был главный театр военных действий в Бразильскую войну – войну самую тягостную для этой страны не столько по непосредственным ее результатам, сколько потому, что она породила тьму генералов и других офицерских чинов.

В Соединенных провинциях Ла-Платы насчитывается (правда, не состоит на жалованье) больше генералов, чем в Соединенном Королевстве Великобритании. Эти господа полюбили властвовать и не прочь немножко пострелять. Потому-то здесь всегда много таких людей, которые ждут случая вызвать беспорядки и свергнуть правительство, до сих пор никогда еще не имевшее прочной основы. Впрочем, я заметил и здесь, и в других местах всеобщий интерес к выборам президента, и это мне кажется добрым признаком, говорящим в пользу будущего расцвета этой маленькой страны. Население не требует большого образования от своих представителей; я слышал, как несколько человек спорили о достоинствах депутатов от Колонии, и при этом было сказано, что «хотя они и не деловые люди, но все могут подписать свое имя»; это, по мнению спорящих, должно было удовлетворить всякого разумного человека.

18 ноября. Я поехал с моим хозяином в его эстансию у Арройо-де-Сан-Хуан. Вечером мы объехали имение кругом; в нем было 2 1/2 квадратных лье, и оно лежало в так называемом ринконе[152]: одна сторона выходила к Ла-Плате, а две другие были защищены недоступными для переправы ручьями. Здесь была превосходная гавань для маленьких судов и изобилие мелкого леса, ценившегося как топливо, которым снабжался Буэнос-Айрес.

Я заинтересовался ценой такой крупной эстансии. Тут было 3000 голов крупного рогатого скота (а прокормиться вполне могло бы втрое или вчетверо больше), 800 кобылиц, в том числе 150 объезженных, и 600 овец. Тут было сколько угодно воды и известняка, грубой постройки дом, превосходные коррали и персиковый сад. За все это хозяину предлагали 2000 фунтов стерлингов и он просил надбавить всего только 500 фунтов, но продал бы, вероятно, и дешевле.

Главные хлопоты по эстансии состоят в том, чтобы два раза в неделю сгонять скот в одно место – приручать и подсчитывать. Это, конечно, затруднительно, когда в одном месте собрано 10–15 тысяч голов скота. С делом справляются, пользуясь тем, что скот все время распределяется небольшими стадами по 40—100 голов. Каждое стадо отличают по нескольким особым образом клейменным животным и определяют число голов в нем; таким образом, стоит только потеряться одному животному из десятка тысяч, как будет замечено его отсутствие в одной тропилье. В бурную ночь скот весь перемешивается, но на следующее утро он снова распределяется на тропильи, как накануне; это значит, что каждое животное узнает своих собратьев среди десятка тысяч остальных.

Два раза я встречал в этой провинции быков очень интересной породы, называемой ньята. Судя по наружности они занимают такое же положение относительно остального скота, как бульдог или мопс занимают относительно прочих собак. Лоб у них очень низкий и широкий, конец носа вздернут кверху, а нижняя губа сильно оттянута назад; нижняя челюсть выдается за верхнюю и вместе с тем загибается вверх, а потому зубы всегда открыты. Ноздри сидят высоко и очень широко открыты, глаза навыкате. На ходу они низко держат голову, сидящую на короткой шее; их задние ноги длиннее передних в большей мере, чем у обыкновенного скота. Эти открытые зубы, укороченная голова и открытые кверху ноздри придавали им самое нелепое, самоуверенное и невероятно надменное выражение.

Уже после возвращения в Англию я благодаря любезности моего друга капитана королевского флота Саливена получил череп, который хранится теперь в Хирургическом училище[153]. Дон Ф. Мунис из Лухана любезно собрал для меня все, какие только мог, сведения относительно этой породы. Из его данных вытекает, что лет 80–90 назад эти животные были редки и в Буэнос-Айресе их держали как диковинку.

Всеобщее мнение таково, что порода эта возникла у индейцев к югу от Ла-Платы, где ее считают самой обыкновенной. Даже и по сей день те из этих животных, которых выводят в провинциях, лежащих у Ла-Платы, проявляют свое полудикое происхождение: они легче приходят в ярость, чем обыкновенный скот, а корова легче бросает своего первого теленка, если к ней слишком часто ходят или беспокоят ее. Замечательно, что почти таким же аномальным[154] строением, как у породы ньята, отличается, как сообщил мне д-р Фолконер, крупное вымершее жвачное в Индии, сиватерий.