Однако делать нечего, приходится мириться с тем, что есть. Так что постараемся уж сделать все возможное. Времени мало, и мы должны подготовиться. Поэтому мы продираемся сквозь пробки на Восьмой улице. Вот и Калле Очо с его кафешками, и как бы нас ни манили ароматы из их дверей и окон, на этот раз мы минуем их, не задерживаясь, и сворачиваем на стоянку у магазина принадлежностей для бассейнов. Мы еще раз щуримся на нежеланное солнце, заходим в магазин и покупаем там маленький набор для определения качества воды. Расплачиваемся наличными, возвращаемся на стоянку и открываем багажник.

Из багажника мы достаем белую рубаху с короткими рукавами и переодеваемся в нее прямо здесь, за машиной. В грудном кармане лежит узкий галстук на липучке; его мы тоже надеваем. И наконец, самое главное: мы достаем из багажника планшет с блокнотом, завершающий наш камуфляж. Теперь мы готовы. Мы больше не Декстер – Дневной Хищник, мы волшебным образом превратились в Безымянное Официальное Лицо.

Это старый и очень эффективный камуфляж. Люди видят планшет с галстуком – и не замечают больше ничего. На этот раз они увидят Безымянного Официального Контролера Качества Воды, тогда как на самом деле мы будем расхаживать по кемпингу в поисках красного «ниндзя» или других признаков нашей жертвы. Время от времени мы будем задерживаться, чтобы брать пробы воды и чиркать что-то в блокноте, уверенные в том, что планшет сообщает больше невидимости, чем плащ Гарри Поттера.

Вернувшись в машину, мы расстегиваем сумку с пробирками для проб, кладем ее вместе с планшетом на правое переднее сиденье, а потом уезжаем – через Очо и Норт на Тридцать шестую Северо-Восточную, а с нее – на дамбу Джулии Таттл.

Движение по меркам Майами никакое, так что мы без помех едем по дамбе. Мы проезжаем мимо Колонии хищников, как бы невзначай выискивая взглядом какие-нибудь признаки Патрика, и, ничего не увидев, сворачиваем на следующий же съезд с шоссе, ярдах в пятидесяти за кемпингом. Потом собираем реквизит для нашей маленькой костюмированной драмы, открываем дверцу и выходим на это в корне неправильное полуденное солнце. На мгновение мы даже останавливаемся и зажмуриваемся в надежде на то, что вот мы откроем глаза, а оно вдруг каким-то образом хоть немного померкнет ради наших целей или, может, мы сами чуть свыкнемся с этим слепящим светом.

Но не происходит ни того ни другого. Солнце продолжает немилосердно жечь, и нам все еще неуютно, а ведь времени у нас не так много. Поэтому мы, собравшись с духом, зажимаем под мышкой свой планшет и двигаемся к мосту, под которым разбит лагерь.

Солнце, кажется, делается на пути к мосту еще горячее, и к моменту, когда мы наконец ныряем в благословенную тень под мостом, мы уже совершенно вспотели – и это в то время, когда нам полагалось бы сохранять ледяное самообладание. Не знаю, от чего мы потеем больше – от жары или непривычности ситуации. Так или иначе, капли пота стекают по лбу и, срываясь с кончика носа, шлепаются на бетон. Мы потеем, светит солнце, вокруг нас люди, и так не должно быть, поэтому шаги наши чуть шире, и подошвы шлепают по бетону громче, чем положено. Но мы идем вперед, потому что так надо, мимо первой палатки, перед которой бритый наголо чернокожий мужчина средних лет делает силовую гимнастику, используя вместо гирь две наполненные водой канистры из-под молока. Руки у него тонкие, худые, и на них вздуваются вены, когда он сгибает и распрямляет руки. Он косится на нас, и мы киваем ему; он поспешно отворачивается, а мы подходим, обогнув его, к воде, и набираем первую пробирку. Потом смотрим сквозь нее на солнце, и щуримся, выплескиваем воду обратно, пишем что-то в блокноте и идем дальше.

Дальше, мимо второй, пустующей палатки, и еще дальше, где тень от моста становится гуще, что позволяет нам дышать чуть свободнее. Конечно, это даже отдаленно не напоминает ночь, но все лучше, чем ничего, и мы скользим в этой тени, вдоль кромки воды, задерживаясь еще пару раз для фокусов с пробиркой и планшетом.

Теперь мы уже в самом центре лагеря, поэтому останавливаемся, чтобы оглядеться по сторонам. Здесь есть навесы из картона, а некоторые хибары построены даже из дерева с жестяными крышами. Кто-то спит под куском пленки на растяжках, есть и несколько настоящих палаток, и все это громоздится без намека на упорядоченность, словно кто-то собрал их, хорошенько потряс и высыпал на бетон под мостом.

Справа высится бетонный откос, и с самого верха, от дороги, на меня равнодушно глядит женщина, завернувшаяся в спальный мешок. Мы двигаемся дальше, высматривая все, что могло бы намекнуть на нашу цель, – на Патрика, и наконец в дальнем конце лагеря, у самой воды мы находим то.

Это очень даже симпатичная на вид палатка-купол, немного выцветшая и заляпанная, но вполне еще крепкая и надежная. Красного мотоцикла рядом с ней нет, как не видно и признаков самого Патрика, но мы абсолютно уверены в том, что эта палатка его, – благодаря специфическому украшению.

По обе стороны от застегнутого на молнию входного клапана стоит по пластиковой канистре из-под молока – в точности такой, как у лысого физкультурника. Эти тоже наполнены водой, чтобы не опрокинуться под весом груза.

В горловину каждой канистры вбито по палке, а на палку насажено по кошачьей голове.

Головы аккуратно отрезаны от тел, и, судя по их состоянию, сделано это совсем недавно. Они смотрят на нас с одинаковым выражением кошачьего ужаса.

Между головами на клапан пришпилена картонка с корявой надписью от руки: «ХОЧЕШ ЧТОБ И ТИБЯ ТАК?» Пониже буквами поменьше приписано: «Не лезь!»

Сочетание орфографии и кошачьей расчлененки не позволяет ошибиться: это палатка Патрика. И вот тут мы наконец ощущаем нетерпеливое предвкушение, а свет вокруг нас стремительно меняет оттенок, проходя последовательно части спектра: желтый, оранжевый, красный, потом…

Нет, только красный. Но постойте-ка: а где красный мотоцикл? Мы его не видим, а ведь понятно, что Патрик не может держать его где-то вдалеке от себя: даже такая деревенщина не оставит мотоцикл на дороге.

Мы оглядываемся по сторонам: здесь нет ничего такого, где можно было бы спрятать мотоцикл, и благословенная тень снова отступает от нас, сменяясь слепящим дневным светом. Никаких признаков мотоцикла… если он, конечно, не в палатке. Но палатка слишком мала; к тому же предупреждающая табличка на клапане явно была пришпилена снаружи, скорее всего, когда он уходил. Мы не видим ни малейшего шевеления ткани, намекающего на то, что там, внутри, кто-то есть, кто-то двигается или хотя бы дышит, и день снова обрушивается на нас всем своим жаром, и мы бессильно смотрим, как еще одна капля пота катится по носу и падает вниз.

Патрика здесь нет.

Это дневное «окно» – наша единственная возможность. Патрик куда-то отчалил, когда не должен был этого делать. Все испортил, гад.

Мы боремся с острым желанием пнуть палатку ногой и – для полной уверенности – проходим мимо нее к воде, напрягая слух. Из палатки не доносится ни храпа, ни сопения – вообще ни звука, поэтому, наклоняясь, чтобы в последний раз исполнить свою бутафорскую пантомиму с анализом, мы думаем о самых грустных и неприятных вещах.