«Не плачь, дитя, не плачь, сударь:

Вот бука, бука – русский царь!»

Царь входит и вещает:

«Узнай, народ российский,

Что знает целый мир:

И прусский, и австрийский

Я сшил себе мундир.

О радуйся, народ: я сыт, здоров и тучен;

Меня газетчик прославлял;

Я пил и ел, и обещал —

И делом не замучен…

Не только эти строки навлекли на Пушкина беду, но и другие, написанные двумя годами позже, еще более дерзкие:

Мы добрых граждан позабавим

И у позорного столба

Кишкой последнего попа

Последнего царя удавим.

Это перевод знаменитой фразы из завещания аббата-атеиста Мелье (начало XVIII в.), ставшей повсеместно известной в эпоху Французской революции:

Et des boyaux du dernier prêtre

Serrons le cou du dernier roi.

(И кишками последнего попа //

Сдавим шею последнего короля.)

До сих пор доподлинно не известно, точно ли автором этого четверостишия являлся Пушкин, но многие из его современников были в этом уверены. Из-за оды «Вольность» и нескольких необдуманных высказываний в салонах Александра Сергеевича высылают из Петербурга на юг России. Поначалу разгневанный Александр даже собирался отправить поэта в Сибирь, но благодаря помощи Н.М. Карамзина, В.А. Жуковского и П.Я. Чаадаева поэт получает от царя снисхождение, и вместо ссылки в Сибирь Пушкин уезжает в южные губернии.

Прибыв в Екатеринославль, Пушкин почти сразу заболевает, и его отпускают с проезжающим через город генералом Раевским на Кавказские воды для лечения. Вот что он рассказывал в письме брату Льву: «Приехав в Екатеринославль, я соскучился, поехал кататься по Днепру, выкупался и схватил горячку, по моему обыкновенью. Генерал Раевский, который ехал на Кавказ с сыном и двумя дочерьми, нашел меня в жидовской хате, в бреду, без лекаря, за кружкою оледенелого лимонада». Генерал и его сын знали Пушкина и предложили поехать вместе на Кавказ, на курорт Минеральные Воды, а потом в Крым. Разумеется, тот охотно согласился на такой вояж, хотя все еще чувствовал себя плохо: «…я лег в коляску больной; через неделю вылечился. 2 месяца жил я на Кавказе; воды мне были очень нужны и чрезвычайно помогли, особенно серные горячие». И конечно, на водах Пушкин не упустил случая полюбоваться дикими горными пейзажами, столь непохожими на то, что он видел ранее. «Жалею, мой друг, что ты со мною вместе не видал великолепную цепь этих гор; ледяные их вершины, которые издали, на ясной заре, кажутся странными облаками, разноцветными и недвижными; жалею, что не всходил со мною на острый верх пятихолмного Бешту, Машука, Железной горы, Каменной и Змеиной. Кавказский край, знойная граница Азии – любопытен во всех отношениях». С курорта Раевский с Пушкиным отправились в Крым. Вместе с ними ехали и две младшие дочери генерала – 14-летняя Мария и 12-летняя София. В дороге семью тщательно охраняли, но даже призрачная возможность опасности будоражила сердце молодого человека. «Хотя черкесы нынче довольно смирны, но нельзя на них положиться; в надежде большого выкупа – они готовы напасть на известного русского генерала. И там, где бедный офицер безопасно скачет на перекладных, там высокопревосходительный легко может попасться на аркан какого-нибудь чеченца. Ты понимаешь, как эта тень опасности нравится мечтательному воображению».

Морем из Кафы (Феодосии) Раевские едут в Гурзуф, на дачу генерал-губернатора Новороссии, знаменитого дюка (герцога) Ришелье. Там их уже ждет жена Раевского Софья Алексеевна с двумя старшими дочерьми – Екатериной и Еленой.

В письме брату Льву Пушкин описал свое путешествие: «С полуострова Таманя, древнего Тмутараканского княжества, открылись мне берега Крыма. Морем приехали мы в Керчь… Из Керчи приехали мы