– Но должен ли мужчина уклониться от долга лишь потому, что долг означает для него гибель, мама?

– Нет – но только если это действительно его долг. В данном случае это, мягко говоря, не очевидно. Я отвечу тебе вопросом на вопрос: должен ли мужчина пренебречь своими несомненными обязанностями, в том числе – обязанностью подчиниться воле умирающего отца, чтобы исполнить сомнительный долг? Генри, я не хочу подталкивать тебя к ответу, ибо вижу, что даже если ты и не любишь Джоанну Хейст так сильно, как тебе кажется, она все же привлекает тебя. Вижу я и то, что ты мучительно и честно размышляешь об этом, стремясь поступить правильно, независимо от возможных последствий. Но я молюсь, чтобы тебя не сбили с толку и не увели в сторону от этих размышлений – чтобы избежать этого, тебе лучше не видеться с этой девушкой некоторое время. Потрать на обдумывание месяц, два, три – сколько угодно! Только не торопись искупить вину, которой может и не быть. Помни, что поставлено на карту, помни и то, что человек в твоем положении не принадлежит только самому себе. О себе я не говорю – зачем! Я уже стара, дни мои на исходе, и то время, что мне осталось, я могу провести в скромном уединении. Мне достаточно моих воспоминаний, и я мало забочусь о земных благах для себя. Но о своей семье ты помнить обязан. Мы жили здесь слишком долго, и твой отец слишком любил эту землю, поэтому сердце мое разрывается, когда я думаю, что все это пойдет с молотка – после трех столетий! – тут леди Грейвз украдкой вытерла глаза. – А с молотка оно и пойдет. Я хорошо знаю мистера Левинджера; он загадочный человек, и, каковы бы ни были настоящие причины, его разум полностью сосредоточен на вашем браке. Если он будет разочарован – последствия не заставят себя ждать. Да он и обязан это сделать, ведь на кону не его деньги, а деньги его дочери.

– Ты говоришь о трех месяцах раздумий, мама – но как это возможно, в нашем-то положении? У нас нет ни пенни, у нас огромные долги. Откуда взять денег, чтобы продержаться еще три месяца?

– Помимо просроченных выплат у нас не так много живых долгов, Генри. Я всегда предпочитала расплачиваться наличными. Разумеется, к Михайлову дню все изменится, если только к тому времени мы не найдем достаточно крупной суммы, чтобы арендаторы не лишились своих ферм. Однако до тех пор тебе не о чем беспокоиться, поскольку пока у меня есть достаточно средств.

– Достаточно?! Но откуда?

– Из моего наследства, Генри. Мне досталось много драгоценностей – бриллианты и сапфиры бабушки, которая унаследовала их от своей бабушки. Они должны были перейти к Эллен, но когда ситуация была особенно тяжелой, а мне не хотелось волновать твоего бедного отца, я продала их втайне ото всех. Они принесли мне две с лишним, почти три тысячи фунтов – это примерно половина их истинной стоимости – и из них у меня осталось две тысячи чистыми деньгами. Умоляю, не говори об этом Эллен, она будет ужасно рассержена, а я сейчас не в том состоянии, чтобы терпеть сцены. Что ж, дорогой, время к обеду – полагаю, я оставлю тебя. Надеюсь, ты примешь совет, который я рискнула тебе дать.

Леди Грейвз снова нежно поцеловала сына и вышла из комнаты.

– Продала свои драгоценности! – ошеломленно прошептал Генри. – Драгоценности, которыми она дорожила более всего на свете! Моя несчастная мать! А если я женюсь на Джоанне и не женюсь на Эмме – что ее ждет? Работный дом – если Милуорд не приютит ее или если я не заработаю достаточно, чтобы содержать ее, но все это весьма сомнительно. Я начинаю думать, что она права, и что мой первейший долг – семья! Но все же, как я могу отказаться от Джоанны? И как я могу, сделав это, жениться на Эмме Левинджер, если между нами всегда будут стоять отношения с Джоанной! О, что я за несчастный человек… Одно можно сказать наверняка: сотворенное зло вернулось мне сторицей. Нечасто наказание так стремительно следует за преступлением…

Джоанна не была так уж сильно больна: она всего лишь немного простыла, и ее лихорадило. Лихорадка охватила ее еще в ночь любовной сцены с Генри, и именно к этому, вероятно, стоило бы отнести отчасти поведение девушки, которое леди Грейвз ошибочно объяснила «искусством» и «опытностью».

Тетка ее больше не заикалась о том, что Джоанна должна покинуть ее дом, и все шло по-прежнему – до того самого утра, когда девушка проснулась и узнала о трагических обстоятельствах в семье ее возлюбленного. Это стало большим ударом, но переживала она за Генри, а не за себя. На самом деле в глубине души Джоанна давно думала, что лучше бы ему было уехать; иногда ей казалось, будто она всегда знала – Генри должен уйти, и она его больше никогда не увидит. Занавес опустился, короткая драма ее жизни была уже сыграна, достигнув кульминации – Джоанна свято верила в это, не зная, что самые волнующие события еще впереди. Она чувствовала себя ужасно, впереди ее ждало одно лишь опустошение, и все же нельзя сказать, что совесть девушки побуждала бы ее горевать о произошедшем; печаль и раскаяние должны были настигнуть ее позже, при известии обо всех бедах и несчастьях, вызванных ее поведением.

Нет, сейчас Джоанна была счастлива при мысли о том, что встретила Генри, полюбила его и получила в ответ некую толику и его любви. Она часто думала о том, что скорее останется с разбитым сердцем до конца дней своих, чем откажется от воспоминаний и проживет спокойную и безмятежную жизнь. Однако к чему бы ни стремилось ее сердце, Джоанна не собиралась продолжать эту историю. Менее всего она хотела, чтобы Генри женился на ней: Джоанна не лгала и была совершенно серьезна, когда отвергала его намерения. Она не хотела обременять его, не хотела занимать даже его мысли – в ущерб другим людям и другим делам. Конечно, ей хотелось бы верить, что Генри всегда будет думать о ней с любовью или, хотя бы, с нежностью; она не была бы настоящей женщиной, если бы не имела таких мыслей. Как ни странно, от Генри она ожидала такого же пассивного отношения. Она знала, что мужчины, по большей части, стремятся спрятать свою тайную и бесплодную связь с глаз долой – иногда они мысленно отмечают место упокоения любви в своей душе секретным памятником, о котором знают лишь они сами, будь то надгробие с инициалами и датой или увядший венок из цветов; но чаще запретная любовь ложится в голую землю забвения, которую топчут без всякой жалости, словно боясь, как бы бедный призрак былого не восстал и не обрел плоть и кровь, чтобы преследовать настоящее и будущее, в которых ему нет места.

Джоанна не понимала, что Генри не относился к таким мужчинам; во многих отношениях его прошлая жизнь отличалась от жизни большинства представителей сильного пола, и Джоанна к тому же была первой женщиной, по-настоящему тронувшей его сердце. Она не знала этого – и потому пришла к выводу – хоть и не без уколов ревности, которую не могла сдержать – что следующей важной новостью, которую она услышит о своем возлюбленном, будет известие о его помолвке с мисс Левинджер.

По странному стечению обстоятельств новости оказались совершенно иными, хотя Джоанна не могла сказать, истинны они или нет. Обо всем сообщила тетка, принеся Джоанне ужин в ее комнату.

– Чудные дела творятся в Рошеме! – заметила миссис Джиллингуотер, с любопытством поглядывая на племянницу.