год его имя связывали только с именем Кати Пашкевич, то, очевидно, что её первой невесткой будет именно эта девушка.

Надо прямо сказать, что Анна Николаевна была не очень-то довольна выбором сына: она долго не могла забыть то высокомерное, как она считала, отношение к ней Кати после неудачного вручения ею Бориного послания. Хотя с тех пор, встречаясь с Катей, она не имела повода на неё обижаться: та всегда первая здоровалась, приветливо отвечала на задаваемые вопросы – одним словом, держала себя вполне учтиво, а по рассказам всех знакомых считалась одной из примерных девушек села, у матери сохранился некоторый осадок неприязни к Кате.

Но настроение настроением, а выполнить просьбу сына надо. Анна Николаевна около недели старательно шила Борису постельное бельё, занавески, полотенца и ещё что-то. А вопрос о женитьбе у Бориса и Кати ставился уже довольно остро и, хотя между ними ничего серьёзного ещё не произошло, но их совместные занятия и пребывание в райкоме носили не совсем невинный характер. Катя уже сама начала подумывать о том, что, видимо, этот настырный парень, становившийся ей с каждым днём дороже, от неё не отстанет, да она и сама его никому не отдаст. В конце концов, они договорились, что Катя выйдет за Бориса замуж сразу же после окончания школы.

Между прочим, как-то так получилось, что она всё ещё не решила, что же будет делать после школы. Стать учительницей, как собирались многие её одноклассницы, Катя не хотела. Она любила пионерскую работу, любила этих бойких любознательных ребят, как пионервожатая могла быть с ними целыми днями, но становиться педагогом не планировала. Ей казалось, что учителя становятся не ближе к детям, а, наоборот, отдаляются от них, поднявшись на какую-то более высокую ступень. А вожатый – это ровня им, их друг, хотя одновременно и воспитатель. Так, на распутье она и находилась до сих пор.

В конце января 1927 года секретарь партячейки железнодорожников предложил Борису Алёшкину подать заявление о приёме в партию. Предложение это явилось для парня неожиданностью: он, конечно, мечтал о вступлении в партию, но полагал, что это произойдёт в каком-то отдалённом будущем, ведь ему было всего ещё только 19 лет. Он решил посоветоваться об этом со Смагой.

На последней районной конференции ВЛКСМ, происходившей в начале января 1927 года, Смага заявил о своём уходе на партийную работу во Владивосток и в Шкотове находился последние дни. Борис пошёл к нему домой, это было впервые за всё время их знакомства. В квартире царил беспорядок: Смага и его жена Даша, тоже хорошо известная Борису комсомолка, занимались укладкой вещей, готовились к переезду в город. Борис, увидев их занятость, уже собирался уйти, но Даша, понимая, что парня к ним привело что-то важное, весело сказала:

– Вот хорошо, что ты зашёл, нам как раз передохнуть нужно, а то мы с этими книгами замучились, никак их уложить не можем. Давайте попьём чайку, а, Захарий?

Тот, затягивая узел на большой связке книг, что-то буркнул в ответ, и через несколько минут все они уже сидели за столом и пили горячий чай с мёдом и какими-то вкусными ватрушками, привезёнными Дашей из дому – из Новороссии, куда она ездила прощаться. За чаем Боря осмелился:

– Знаешь, товарищ Смага (почему-то никто в райкоме не решался называть Смагу по имени, хотя всех других называли по именам, да между прочим, и сам Смага своих сослуживцев называл тоже только по фамилии), мне Левицкий (секретарь партячейки железнодорожников) предложил в партию вступать.

– Ну и что?

– А примут ли меня? Я ведь ещё молодой.

– Ну, этого наперёд я тебе сказать не могу, а только по твоей работе в райкоме я могу судить, что ты достоин быть в партии. Правда, вступать тебе будет нелегко: ведь ты из семьи служащих, отец-то даже белым офицером был, так что тебе придётся трудно с рекомендациями – нужно их пять, и все от партийцев с не менее чем пятилетним стажем. Я бы и сам тебе рекомендацию, безусловно, дал, да у меня ещё стажа не хватает для этого. Поговори с Костроминым, его женой, Бовкуном – он тоже о тебе хорошего мнения, поищи других старых большевиков. А вступать в партию нужно, не бойся своей молодости. Спрос с тебя, конечно, после приёма будет строже, ну да, я думаю, справишься.

Затем они поговорили ещё о предстоящей работе Смаги, о тех неотложных задачах, которые стоят перед райкомом ВЛКСМ.

Поздно вечером Борис вернулся домой и долго не мог заснуть, раздумывая о своём будущем. На следующий день он поделился вестью о предполагаемом вступлении в партию с отцом и матерью. Если последняя это горячо одобрила, то отец отнёсся более чем прохладно.

– Дело твоё, – сказал он, – но видишь, я вот живу беспартийным – и ничего. Не знаю, стоит ли тебе лезть в эту партию. Как ни говори, а она партия рабочих, ну а ты уже вышел из этого сословия…

– Ну и что же, – возражала Анна Николаевна, – Боря и сейчас ведёт почти партийную работу, так зачем же ему оставаться вне партии? Я думаю, что если тебя примут, Борис, то это для тебя будет и почётно, и нужно во всей твоей жизни!

Рассказал Борис об этом и своей Кате, чем вызвал у неё радостное восклицание и такой взгляд, что он готов был за него не только перетерпеть все испытания, которые, конечно, ожидали его перед приёмом в партию, но и нечто гораздо более трудное. Как всегда, их задушевный разговор закончился многочисленными поцелуями при расставании.

Со следующего дня Алёшкин приступил к подысканию рекомендаций. К его удивлению, этот вопрос разрешился сравнительно просто: дали ему рекомендации оба Костромины, Бовкун, секретарь Дальлесовской партячейки Кочин и заведующий школой-девятилеткой Шунайлов. У всех у них имелся необходимый стаж, и все они знали Бориса более года, а некоторые, например, Шунайлов, уже более четырёх лет.

Не прошло и двух месяцев после отъезда Смаги, как Бориса Алёшкина шкотовская железнодорожная ячейка приняла в кандидаты ВКП(б). Через неделю его приём утвердило бюро райкома партии, и, будь Борис рабочим или крестьянином, он бы уже мог считаться принятым и получить соответствующий документ. Но приём его, как служащего, утверждало бюро обкома. Борис понимал, что при рассмотрении его дела в обкоме к нему будут подходить строго, и потому усиленно готовился. За этот период времени даже свидания с Катей стали реже, и продолжались меньше по времени. Почти все мало-мальски свободные вечера он проводил за чтением газет, журнала