— Подобно тому, как твой сын вырос на истории о победах над тиранами, я сидела на коленях царя, моего отца, и слушала рассказы о нашем предке Александре, о его замыслах построить всемирное государство, основанное на гармонии. Александр Великий объединил завоеванные им народы. И Цезарь, похоже, решил последовать его примеру. Ведь это не может быть ошибкой, не так ли?

— В теории — да. Но это Рим. Ты редко бывала на улицах нашего города. Ты не слышала, как толпа кричит проезжающему мимо Цезарю: «Верни Республику! Верни Рим римлянам!»

Цезарь рассказывал Клеопатре, что консервативные сенаторы платят черни за эти крики. «Они хотят пустить время вспять, но такому не бывать, — сказал тогда Цезарь. — Во всем мире люди увлечены идеей равных гражданских прав».

— А я слыхала, как проезжающему мимо Цезарю кричат: «Да здравствует царь!» Полагаю, содержание выкриков зависит от того, кто именно сегодня заплатил черни.

Сервилия явно была оскорблена. Вопросительно приподнятые брови опустились, широкая улыбка исчезла с лица, и губы поджались — теперь они напоминали две сморщенные красно-лиловые сливы.

— Мир изменяется, — продолжала давить Клеопатра. — Не разумнее ли изменяться вместе с ним? Мне кажется, что даже враги Цезаря немало выиграли от его успехов. Но похоже, его противники желали бы обернуть прогресс вспять, лишь бы не изменяться.

Сервилия встала.

— Я сказала все, что хотела сказать. Ты совершенно права. Многие несутся вместе с потоком стремительных перемен, произведенных Цезарем. Но есть и те, кто цепляется за старые порядки, как клещи. Я уверена, что Цезарь знает о существовании этих живых призраков Катона. Мой сын прислушивается к ним, хотя он до сих пор сохраняет верность Цезарю. Мой тебе совет: если ты хочешь, чтобы все шло по-вашему, убеди диктатора изменить поведение. Пусть перестанет делать вид, будто старые порядки ничего больше не значат. Пусть бросит старым псам свежего мяса. В противном случае, я боюсь, они могут вцепиться ему в глотку.

На входе в Великий порт Клеопатру встретили колоссальные статуи, изображающие ее предков. Как бы Цезарь ни старался перестроить Рим таким образом, чтобы тот соответствовал соразмерности и величественности Александрии, в забитом толпами, пропахшем потом городе Ромула не было ничего, что могло бы сравниться с этим зрелищем: Птолемей Филадельф и его супруга, Арсиноя II, превосходящие ростом титанов или богов. Аристократические македонские черты слегка изменены, чтобы сделать их более приятными на вид для завоеванной нации. Супружеская чета выглядела величественной и устрашающей, возвышающейся над родом людским и над самой природой. В этом Филадельфы не уступали величайшим из фараонов древности. «Риму долго еще придется бороться со своей провинциальностью, чтобы достичь подобного уровня», — подумала Клеопатра.

Древняя белая стена Александрии лениво тянулась вдоль каменистого берега и поднималась на холмы за портом. Монумент, воздвигнутый в честь Цезаря, Цезареум, выглядел так, словно за время отсутствия Клеопатры его успели достроить. Он господствовал над южным берегом. Рядом с ним храм Исиды казался крохотным; двенадцать его колонн и их темные тени смотрели на море, словно греческая фаланга.

День был ясный, и на вершине холма видна была статуя Пана, приветственным жестом протягивавшая руку навстречу царице. Клеопатра даже разглядела на холме фигурки людей, отдыхающих в тени шелковистых ив.

Царица вспомнила о предупреждении Сервилии и поняла, что это правда: Александрия в силу своего географического положения, богатой истории и культуры, великолепия, красоты, древних знаний, нашедших здесь свой дом, куда лучше подходила на роль столицы всемирной империи, чем грязный провинциальный Рим. Понятно, что одна лишь мысль об этом должна была пугать римских сенаторов, этих стареющих политиков, чья власть утекала от них стремительнее, чем кровь из зарезанного животного. И это кровотечение понемногу усиливалось с каждым днем, в который Цезарь расширял границы римского государства, забираясь все дальше и дальше в диковинные чужедальние края, где его с легкостью могли провозгласить царем, — в точности так, как некогда провозглашали Александра. Хотя Цезарь никогда не говорил, что желает быть царем, Клеопатре казалось, что это — неминуемый шаг в его возвышении.

Корабль стоял на рейде до заката, ожидая возможности войти в порт. Нут, богиня неба, смягчила линию горизонта, превратив танцующие белые Зевесовы облака в тонкие коричнево-желтые пальцы, указующие кораблю дорогу к берегу. В последние мгновения дневного света, когда небо и город слились воедино, образовав туманное синее видение, Клеопатра ступила на землю Египта. Моряки сошли на берег и принялись, упав на колени, целовать родную почву и прославлять имя Ра. Клеопатре захотелось присоединиться к ним.

Она с нетерпением дожидалась момента, когда сможет поесть чего-нибудь приготовленного на ее собственной кухне. Меры безопасности, введенные на корабле, отбивали у нее всякий аппетит. Каждое блюдо, предназначенное для нее и царевича, сперва пробовали специальные люди, но даже и после этого Хармиона с подозрением обнюхивала все, прежде чем позволить им положить в рот хоть кусочек. А иногда Хармиона заставляла их ждать — на тот случай, если подсыпали яд замедленного действия. К тому времени, как пища доходила до Клеопатры, она уже совершенно остывала. Они с Цезарионом спали в одной каюте: у дверей на тюфяках ночевали доверенные слуги, а перед входом стояли вооруженные стражники. Малыш спал беспокойно, и из-за этого Клеопатра сама почти не спала, а желудок ее скручивало от голода. За время пути она отчаянно стосковалась по уединению, по свежей еде, поданной без всяких проволочек, по возможности пройтись без того, чтобы двое дюжих матросов топтались у нее за спиной. Клеопатре очень хотелось сказать своим стражам, что она придерживается философии Цезаря и не боится смерти, что она предпочитает саму смерть непрерывному страху перед нею. Но все-таки царица страшилась гибели — не из-за себя самой, а из-за этого голубоглазого мальчугана, который без материнской защиты не выживет ни в выгребной яме римской политики, ни в гадючнике египетских династических интриг.

И теперь, не увидев в порту ни враждебно настроенного ополчения, ни мятежной толпы, ни делегации разгневанных граждан, Клеопатра задумалась: какая же неприятность потребовала ее возвращения? Гефестион сохранил ее прибытие в тайне. Царицу не встречала торжественная процессия — лишь величавый евнух со свитой да повозка со слугами, дабы перевезти царское имущество обратно во дворец.

— Не слишком ли ты устала, чтобы провести совещание прямо этим вечером? — спросил Гефестион, как только они уселись в экипаж.

Клеопатра обратила внимание на то, что он устроил все так, чтобы они с ним оказались наедине.

— Гефестион, ты спрашиваешь меня из вежливости? Я слишком хорошо тебя знаю. Ты ведь уже решил, что нам не следует терять ни минуты. Бьюсь об заклад: ты распорядился подать нам ужин в мой кабинет, чтобы мы могли прямо там и поговорить.

— Твое величество неизменно мудра. Я не стал бы тебя беспокоить, если бы обстановка не требовала немедленных и решительных действий.