Имя личного секретаря президента Хомутов узнал совершенно случайно. Он принимал министра обороны — тот давно просился — и по ходу доклада вошел секретарь. Бахир обратился к нему, назвав Хусеми. Хомутов испытал огромное облегчение, потому что уже несколько дней общался с этим человеком, пользуясь одними местоимениями.

Хусеми работал как отлично отлаженный механизм; он всегда знал, что надлежит делать президенту в данную минуту, куда предстоит направиться и кого принять. В начале каждого дня он клал на стол в кабинете листок с перечнем дел, предстоящих сегодня, и к этому времени все у него уже было готово — автомобиль и охрана у подъезда, если предполагался выезд, речь к случаю, если требовалось выступать. Жизнь Хомутова это чрезвычайно облегчало, он старался ничего не предпринимать по собственной инициативе, плыл по течению, повинуясь заведенному то ли покойным президентом, то ли самим Хусеми канону. Единственное, что он позволял себе, — изредка вносить коррективы в составляемые секретарем расписания. Хусеми расчерчивал день плотно, не продохнуть, и Хомутов, поначалу робко, а потом все смелее, стал вычеркивать до половины намеченного Хусеми, справедливо полагая, что чем меньше будет высовываться, тем больше у него шансов дождаться своего часа. То, что оставалось в плане, особых хлопот Хомутову не доставляло, это, по большей части были протокольные мероприятия, где не требовалось принимать решений. Единственное, что его повергало в легкую панику, были встречи с министром обороны, от которых невозможно было уклониться.

Опасность, исходящую от этого человека, Хомутов ощущал физически. Бахир всегда говорил тихо, голосом, как бы исключающим наличие его собственного мнения, не поднимая глаз на президента, но Хомутов знал, насколько все это обманчиво, и пребывал в напряжении, не спуская взгляда с министра, словно опасаясь, что если утратит бдительность, то полковник бросится на него. Бахир был лютым врагом Фархада и, следовательно, его, Хомутова, врагом.

К счастью, визиты Бахира длились недолго. Он лаконично докладывал, как правило, об одном и том же — о ситуации на севере страны, где шли затяжные бои, о мерах, принимаемых в настоящий момент, — и покидал дворец. Хомутов в слова министра не вникал, его это почти не занимало, но внезапно все изменилось.

В кабинете президента стоял телевизор, принимающий два десятка спутниковых телеканалов, и Хомутов, переключаясь с канала на канал, смотрел преимущественно новости. Это было единственное, что связывало его с внешним миром. Так и в тот день — на экране мелькали разрушенные взрывами дома, обугленные трупы под обломками. Хомутов почти не следил за картинкой — в кабинет как раз вошел Хусеми с бумагами, как вдруг ухо уловило знакомое: «Джебрай, Мергеши». Он повернулся к экрану и тотчас понял, что идет репортаж из северных провинций Джебрая. Всплыло лицо мертвого ребенка с развороченной грудью, полные безумия сухие глаза матери.

— Это что? — спросил потрясенный Хомутов.

Хусеми молчал, не зная, как надлежит отвечать, но он был опытен и каким-то чутьем уловил, что уйти от ответа не удастся, и заговорил, осторожно нанизывая слова:

— Это новости Си-эн-эн. Обычная ложь.

— Ложь? — круто повернулся Хомутов. Лицо его в эту минуту казалось гранитным. — Это все нарисовано, да? Ничего подобного нет?

Хусеми окончательно растерялся.

— Это война, — попытался нащупать он верный тон. — Воюющие стороны несут потери.

— Пятилетний ребенок — воюющая сторона?

— Я не могу ответить, — пробормотал Хусеми. Хомутов еще не видел его таким жалким. — Может быть, полковник Бахир…

Ведущий новостей, комментируя, подчеркнул, что боевые действия на севере Джебрая приобрели в последнее время особую ожесточенность.

— Прекратить! — зарычал Хомутов. — Там, на севере, все немедленно прекратить! Остановить продвижение войск!

Он впервые себе позволил вмешаться в происходящее. О, если бы он знал, чем этот единственный шаг отзовется!

Группу Абдула в день покушения спасло то, что они, дав залп по президентскому кортежу, сломя голову скатились по обратному склону сопки к машине. Через четверть часа, когда посланные Бахиром солдаты вскарабкались на высоту и обнаружили брошенное террористами снаряжение, их разделяло уже около двадцати километров.

К вечеру они добрались до границы и, дождавшись темноты, перешли вброд пограничную речушку. Здесь они были недосягаемы для службы безопасности.

Известие о том, что Фархад уцелел, повергло их в шок. Они услышали об этом по телевизору, когда приходили в себя в темной комнатушке, в которую их привел Абдул. Местная станция ретранслировала международные новости, в числе первых пошел сюжет из Джебрая — искореженные «мерседесы», трупы солдат и следом — невредимый президент страны. Он почему-то стоял на трибуне, небрежно помахивая рукой.

У Амиры едва не началась истерика. Лицо девушки исказила судорога, словно от невыносимой боли, она цеплялась за Абдула, бормоча:

— Этого не может быть!

Получалось, что все, что им пришлось пережить — впустую.

— Не могу понять, как он уцелел, — только и выговорил Абдул.

Вновь обгоревшие «мерседесы», и снова — Фархад на трибуне.

— Какого черта он торчит на трибуне? — удивился Муртаза.

— Видимо, какая-то старая запись, — предположил Абдул.

Амира сидела, до крови закусив губу и обхватив колени.

— Не надо так, — попросил Муртаза.

В его голосе слышалась нежность.

— Фархад находился в третьей машине, — неожиданно сказала Амира, ни на кого не глядя.

Всем было ясно, что она хочет сказать. Третья машина не пострадала, граната угодила рядом, и «мерседес» просто вышвырнуло за пределы трассы. Эту гранату выпустил Муртаза.

— Да, я промахнулся, — голос Муртазы дрогнул. — Я проклинаю себя за это…

Он оборвал себя на полуслове. Слова были лишними. Они ничего не значили, потому что с Амирой что-то произошло, она будто надломилась и стала чужой. Теперь не на что надеяться. Время этого не лечит.

Абдул не принимал участия в разговоре, но и в его молчании Муртаза тоже чувствовал осуждение. Это было мучительно, но ничего нельзя было исправить.

Они прожили в этой затхлой комнатушке несколько дней, а затем через Каир перебрались в Марсель. В квартале, где проживало немало арабов и чернокожих африканцев, они сняли квартиру — здесь было спокойно, они словно растворились в огромном приморском городе. Муртаза вскоре исчез — уехал в Париж и вернулся к занятиям в университете, не приезжал и даже не звонил. Ни Абдул, ни Амира о нем никогда не упоминали. Так бывает — человека вычеркивают из памяти, чтобы не иметь повода для неприятных воспоминаний. Абдул несколько раз летал в Англию, дважды побывал в Голландии, но чем он занимался во время этих поездок — осталось тайной. Только однажды он бросил, будто бы невзначай: