Без четверти двенадцать секретарь вошел в президентский кабинет и положил перед Хомутовым листок с речью. В ней не содержалось ничего особенного: краткая информация о вчерашнем происшествии, и далее — общие места, нечто о поддержке курса президента джебрайским народом.

— Встреча запланирована в Большом зале, — доложил секретарь.

— Будете сопровождать меня, — распорядился Хомутов.

Он не знал, где находится Большой зал, и решил положиться на секретаря, чтобы не попасть впросак.

Ровно в двенадцать они покинули кабинет. Идти было совсем недалеко, секретарь распахнул обе створки высокой резной двери, и Хомутов на мгновение зажмурился от яркого света, бьющего в глаза.

Он переступил порог. В огромном, совершенно лишенном мебели зале он увидел множество людей. Все они стояли у противоположной стены, молча глядя на вошедшего Хомутова. Под их взглядами он замешкался и заколебался, но лишь на мгновение, потому что уже заметил в центре зала микрофон и небольшую группу знакомых лиц рядом с ним. Среди этих людей был Бахир и другие министры. Теперь ему уже не приходилось гадать, что делать дальше, он проследовал к микрофону и встал перед ним так, что министры оказались позади него.

Скользнув взглядом по лицам послов, он отметил для себя Агафонова, тот стоял почти в центре, и перед ним, как и перед Хомутовым, находился микрофон. Хомутов едва удержался, чтобы не подмигнуть советскому послу — он испытывал огромный подъем, почти эйфорию, хотя и волновался безмерно.

Пауза тем временем затягивалась. Спохватившись, Хомутов извлек из кармана френча листок с подготовленной секретарем речью и зачитал ее слово в слово. Когда же он закончил, Агафонов сделал шаг вперед, к своему микрофону, и так же, как и Хомутов, не отрываясь от текста, произнес ответный спич: от имени дипломатического корпуса он уполномочен заявить, что возмущен грязным заговором против президента Джебрая и рад видеть товарища Фархада в добром здравии. Закончил он пожеланием президенту и всему джебрайскому народу мира и процветания. И сразу, как только Агафонов умолк, послы цепочкой потянулись к Хомутову, каждый пожимал ему руку и от имени своего правительства произносил приличествующие моменту слова. Министры также приняли участие в этой церемонии. Ближе всех, плечом к плечу, стоял Бахир, и когда Агафонов приблизился к Хомутову, тот вдруг осознал, что у него не будет случая что-либо сказать послу. Бахир слышит все.

Он еще не верил до конца в собственную неудачу, и когда Агафонов протянул ему руку, Хомутов сжал ее так, что посол взглянул на него с удивлением, в его глазах читался вопрос. Однако рядом по-прежнему был Бахир, и Хомутов обмяк, выпустил влажную ладонь посла. Агафонов что-то сказал, но предпринять он ничего не мог.

Через считанные минуты все завершилось. Дипломаты потянулись к выходу. Хомутов развернулся И направился к своей двери, за ним никто не последовал, кроме секретаря, но Хомутову сейчас было безразлично, кто рядом.

— В тринадцать ноль-ноль — доклад министра экономики, — подал голос из-за его спины секретарь. — В четырнадцать…

— Отменить! Все отменить!

Он не хотел ничего. Ему требовалось побыть в одиночестве.

Состояние здоровья Генерального секретаря всегда было одной из самых больших партийно-государственных тайн. В кремлевскую больницу нового Генерального доставляли со всевозможными предосторожностями, помещая в отдельном боксе, куда не было доступа никому, кроме помощника, лечащего врача и еще двух или трех персон. Считалось, что он в это время отсутствует в Кремле по вполне прозаической причине — отдыхает, и лишь очень немногие знали, насколько серьезно положение дел. Генеральный умирал. Он умер бы уже давно, но его жизнь продлевал высокий пост — элита медицины слеталась на консилиумы, как только в этом возникала необходимость. Речи о том, чтобы окончательно его поставить на ноги, не было — болезнь оказалась неизлечимой, и лишь сложнейшие процедуры, чрезвычайно болезненные, поддерживали в нем биение угасающей жизни. Генеральный знал, что скоро умрет, но со стороны казалось, что он пребывает в блаженном неведении.

В больнице он вел обычную жизнь, не считая обязательных процедур. Так же, как и в Кремле, по утрам являлся помощник с докладом. Теперь Генеральный бумаг не читал, воспринимая все на слух, полуприкрыв тяжелые лиловые веки, и лишь порой глаза его вспыхивали, в них читался вопрос — помощник мгновенно замечал это и давал пояснения.

О покушении на президента Фархада Генеральному доложили в тот же день вечером. Только что завершились манипуляции медиков, утомившие его до крайности, и он отдыхал, вытянувшись на кровати, когда вошел помощник, щелкнул замком кейса, но в бумаги заглядывать не стал. Словно сквозь вату донесся его ровный голос:

— Срочное сообщение из Джебрая. Сегодня утром совершено покушение на президента страны.

— И? — быстро спросил больной, приподнимая голову.

— Фархад жив. Покушение произошло, когда президент возвращался в столицу из Восточного порта после церемонии передачи джебрайской стороне советской военной помощи.

Генеральный кивнул при последних словах.

— Погибли несколько офицеров, в том числе и начальник личной охраны президента, а также полковник КГБ Гареев.

— Гареев? — вскинул брови Генеральный.

— Да. Товарищ Гареев находился в одном из автомобилей президентского кортежа вместе с начальником охраны.

— Но начальник охраны по обычной схеме должен находиться вместе с охраняемым лицом! — Генеральный смотрел вопросительно.

— В этом случае президент воспользовался другим автомобилем. Начальник охраны и полковник Гареев следовали отдельно, с ними в салоне находился некто третий, чья личность не установлена. Возможно, один из сотрудников президентской охраны.

Только теперь Генеральный оценил ситуацию. Третий не имел отношения к охране. Это был двойник Фархада — иначе зачем бы Гарееву понадобилось находиться в этой машине вместе с начальником президентской охраны.

— Гареева представить к ордену, посмертно, — проговорил Генеральный, устало смежив веки. — Пусть КГБ само выйдет с предложением, к какому именно. Также представить к награде Хомутова, инициалов не помню, работавшего переводчиком в советском посольстве в Джебрае. Посмертно. И еще…

Помощник ждал, но Генеральный, казалось, этого не замечает.

— Пусть наше посольство обратится к президенту Фархаду. Будет неплохо, если и джебрайцы наградят наших людей посмертно. Это будет справедливо.

Помощник, наконец, смог задать вопрос:

— В отношении этого товарища… — он запнулся, заглянул в листок, — Хомутова, да. Какую формулировку использовать в его случае при подготовке наградных документов?

— За мужество и героизм, проявленные в чрезвычайных обстоятельствах. — Генеральный уронил руку на простыни. Сейчас ему хотелось, чтобы помощник как можно скорее ушел.