Тороп с утроившейся силой развалил голову подвернувшемуся витингу и ринулся вперед.

Дилинг был совсем рядом.

Занеся меч над одним из самбов, который разрубил надвое барстука, как полено, он замешкался, разглядев белые крылья на куртке. Тот же, уловив сбоку движение, ударил в развороте наугад. Удар пришелся на шею. Меч Балварна разрубил Дилингу шейные мышцы и гортань.

— Эх!.. — выдохнул Дилинг вместе с кровью, прежде чем упасть.

— Ты?! — поразился Балварн, подхватывая его.

Дилинг скривил губы в улыбке. Он что-то хотел сказать, но изо рта с красными пузырями вылетело только бульканье и свист. Тогда он указал себе на живот.

На нем было два пояса. Один с серебряными грифонами, уже знакомый Балварну.

— Так это он? — спросил Балварн.

Дилинг не ответил. Умер.

А в Тависке у Виндии ожил шар. От него стало исходить слабое теплое свечение. Оно разгоралось, постепенно затмевая свет масляных ламп. Потом появилось белое ядро и в нем — разгоряченное схваткой лицо Торопа. Оно было совсем не таким, к какому привыкла Виндия, не лицом покорного Этскиуна. В нем была надменная ярость — гордая печать, отличавшая потомственных воинов, превыше всего ценивших свою спесь и свободу.

Виндия придвинулась так близко, что рисковала коснуться ядра, а это было очень опасно. Но не одно только лицо Торопа заинтересовало Виндию. Что-то было еще, чего она пока не видела, но к чему уже чувствовала лютую ненависть.

Там было еще одно лицо. Лицо юной жрицы бога Лиго.

Издав хриплый, как треснутое дерево под ветром, звук, Виндия задохнулась. Ей не хватило воздуха. Потом она закричала, протяжно и с подвыванием. Виндия выла, и тем, кто слышал ее вой, сеймину Тависка, казалось, что кожа их рвется и сползает сама собой.

Эхо еще гуляло по замку, а Виндия стояла, вытянув перед собой руки, и шептала заклинания. Она обратилась к богам. Она отдавала им свою власть над Гянтаром и отдавалась сама.

Изображение над шаром стало дрожать, меркнуть, а сам он раскалился, зашипел и треснул, рассыпаясь на множество кусков.

В недрах храмового холма заурчало, заворочалось так, что витинги и барстуки попадали наземь. Страшной силы удар сотряс гору, она раскололась, и каменное святилище с грохотом провалилось в трещину, краем прошедшую прямо под ногами Торопа. Он оступился и упал бы туда вслед за камнями и жрицей, но Балварн схватил его за ворот кольчуги.

Люди и карлики бросились в стороны от трещины, прочь по склонам холма. Сражение закончилось тем, что его участники разбежались кто куда.

Гора, продолжая громыхать, закрылась.

Говорить было не о чем. Тороп чувствовал себя так, будто очнулся от долгого мучительного бредового сна, и разобраться, насколько его отдельные видения реальны, был не в силах.

Балварн хотел было спросить его: зачем все это понадобилось? Но не стал. Этот чужеземец, в глазах которого еще не полностью остыл мутный огонь сумасшествия, был неприятен ему. Из-за него погибли два великих витинга, и их не вернуть, сколько ни выясняй, зачем и почему это случилось.

Всю дорогу молчали.

Ночью переходить Конское болото было опасно. Они заночевали в Шоневике у знакомого Балварну торговца лошадьми. Тот узнал в трупе Дилинга, но лишних вопросов задавать не стал. Дал по куску лайтяна,[92]по жбану пива и оставил их на сеновале.

Уже устроившись спать, Балварн сказал:

— Да, я забыл тебе сказать, его жена беременна.

Тороп не ответил. Балварн подумал, что он уснул, и решил, что скажет об этом утром.

Однако утром, едва он заговорил о Милдене, Тороп ответил, что уже слышал это вечером. Они опять замолчали.

Туман все держался. Редкие березы на болоте плавали в воздухе. Тороп никак не мог отделаться от чувства, что бредовый сон не окончательно рассеялся. Он подумал, что ни в одном из русских княжеств нет таких плотных и бесконечных туманов.

Милдена не плакала и не голосила. Она все выплакала ночью, когда поняла, что если и увидит Дилинга, то вот таким — с мертвой желтоватой кожей на лице и перепачканного кровью.

Костер складывать не стали. Выкопали могилу. Тороп убил оружие Дилинга и положил с ним рядом.[93]Милдена предложила зарезать и сверяписа, но Тороп не дал. «Пригодится», — сказал он.

Когда все условности были соблюдены и витинги собрались забросать землей тело Дилинга, Милдена бросилась к ним.

— Не надо… — исступленно бормотала она. — Не закапывайте, я сама…

Тороп посмотрел на Балварна, но тот только развел руками. Решив, что это часть ритуала, Тороп не стал настаивать, хотя и думал, что Милдене, в ее положении, кидать землю вовсе не стоит.

На тризне он сказал ей:

— Поедешь со мной.

— Нет, — мотнула она головой.

Балварн отвернулся.

— Почему? — спросил Тороп.

Милдена упрямо промолчала.

— Она собирается уйти в Страну предков вместе с Дилингом, — сказал Балварн.

— Как это? — опешил Тороп.

— Она потому и не дала нам закрыть равис.[94]

— Это правда? — спросил Тороп у Милдены.

— Прусские женно часто так поступают, — вместо нее ответил Балварн.

— Я не позволю этого сделать, — сказал Тороп. — По обычаю моего народа, если воин умирает, младший брат должен взять его жену и заботиться о детях. Ты беременна, а кроме Дилинга, на этом свете у меня больше никого не было. Поедешь со мной.

— Куда? — спросила наконец Милдена.

— Посмотрим. Земля большая, найдется и нам место.

— Я провожу вас до границы, — сказал Балварн.

Только на другой день, когда они добрались до Немана, туман поредел. Над Жмудью уже стояло солнце.

Виндия ушла из Тависка. Когда и как — сама не знала. Несколько дней где-то бродила, а опомнилась на берегу моря. Она сидела на валуне посреди большой лужи, намытой последним штормом, в изорванном и мокром пурпурном платье.

Туман размыл горизонт и стер границы между морем, небом и сушей. Было тихо и пусто.

Виндия посмотрела в лужу и увидела там древнюю морщинистую старуху с ввалившимися глазами, длинным носом и редкими серыми свалявшимися волосами. Рукой, похожей на сухую ветку, она провела по этому лицу, ощупывая его морщины, убеждаясь, что это ее лицо и что она уже никогда ничего с ним не сможет сделать. Виндия старилась. И так быстро, что если б ей вздумалось посидеть на камне до завтра, то она уже не смогла бы с него встать.