— Вы добрались сюда сами, мой господин. И потеряли сознание у ворот. Я ждал вас раньше, к Варфоломеевской ярмарке[4].

— Я не мог приехать раньше, Гейден, — поморщился Мартин. — Вы получили деньги по моему векселю[5]?

— Конечно. Вы приехали за ними?

— Нет. То есть не только. Я написал письмо отцу, хотел передать через вас, но потом решил, что лучше будет самому поехать к нему.

Браво, Мартин, ты все-таки решился. Но, думаю, не стоит.

Барон поддержал меня, то есть мои мысли:

— Мой господин, я взял на себя смелость отправить это письмо. Сейчас вам никак нельзя отправляться в такой дальний путь. Вы еще очень больны и не скоро поправитесь.

— Значит, вы отправили письмо… — Мартин откинулся на подушки, тяжело дыша. — Значит, отправили…

— Не сердитесь, мой господин, если я по недомыслию поступил неверно, — желтоватое морщинистое лицо Барона побледнело.

— Нет, вы все сделали правильно, — тяжело вздохнул Мартин. — Теперь обратной дороги нет. Вы знаете меня с детства, у меня от вас нет секретов. Я просил отца расторгнуть мою помолвку и разрешить жениться на другой женщине. На англичанке. Дочери графа.

Барон пригладил свои седые волосы, постучал в замешательстве по зубам костяшкой пальца.

— Это серьезно, мой господин, — сказал он растерянно. — Вы думаете, маркграф?..

— Почему нет? Он сам женился на Урсуле фон Розенфельд морганатическим браком. А я даже не наследник.

— Ах да, вы же не знаете…

— Чего я не знаю? — нахмурился Мартин.

— Ваш брат… Он был ранен во время турецкой кампании, под стенами Буды[6]. Рана нетяжелая, но на обратном пути в Баден у него началась лихорадка. Сейчас он в Вассербурге, уже скоро месяц, и никто не знает, выживет ли. Лекари запрещают везти господина Альбрехта домой, говорят, что дорога может его убить.

— Проклятье! — в отчаянье воскликнул Мартин. — Все против меня.

— Боюсь, что так, мой господин. Если ваш брат умрет, единственным наследником будете вы. У Карла нет никаких прав на титул.

— Что же мне делать, Гейден? — тихо спросил Мартин. — Я не могу жениться на Марии или на ком-то еще. Не хочу.

— Тогда молитесь, мой господин, чтобы ваш брат выжил. А сейчас вам лучше поспать. Доктор де Бренн оставил для вас маковую настойку.

Когда барон вышел, Мартин начал ругаться. Долго и изощренно. Мой словарный запас изрядно обогатился, хотя ругательства зачастую продукт недолговечный, за пять веков вполне могли протухнуть.

— Вам что-нибудь нужно, мастер? — Билл деликатно дал ему выпустить пар и только потом подошел ближе.

— Забудь обо всем, что слышал, понял? — резко приказал Мартин. — Я — Мартин Кнауф, бродячий художник. И все.

— Мастер, я не понимаю по-немецки, — пожал плечами Билл. — Так что считайте, я ничего не слышал.

— Вот и отлично. Тогда принеси мне маковой настойки. Ведро! Чтобы я уже больше никогда не проснулся.

— Вы шутите, мастер, — понимающе кивнул Билл. — Одного глотка будет вполне достаточно.

— Я не шучу, Билл, — Мартин устало закрыл глаза. — Если мой брат умрет, мне действительно лучше не просыпаться.

— Будем надеяться, что никто не умрет, — Билл налил в ложку настойки из пузырька и дал Мартину выпить. — Спокойных снов, мастер!

[1] Генрих VIII являлся потомком Рюрика в 26-ом поколении по линии дочери Ярослава Мудрого Анастасии, вышедшей замуж за венгерского короля Андраша I.

[2] Фактически наименование Баден-Дурлах стало употребительным лишь с 1565 г., когда резиденция маркграфа была перенесена из Пфорцхайма в Дурлах.

[3] Большой (Великий) пожар в Лондоне (англ. Great Fire of London) — название пожара, охватившего центральные районы Лондона с 2 сентября по 5 сентября 1666 г. Огню подверглась территория внутри древней римской городской стены.

[4] Ярмарка, ежегодно проходившая в Лондоне в районе Смитфилд 24 августа (день святого Варфоломея). Описана в пьесе Бена Джонсона «Варфоломеевская ярмарка» (The Bartholomew Fair, 1614)

[5] Система переводных («итальянских») векселей возникла в XIII в. в Италии. С их помощью можно было получить уплаченные деньги в другом месте и в другой валюте — фактически осуществить перевод.

[6] Австро-турецкая война 1540–1547 гг. — война между Австрией и Османской империей за господство в Венгрии. В 1541 г. нанятая австрийцами немецкая армия вместе с венгерскими войсками осадила Буду, но потерпела сокрушительный разгром от войск Сулеймана I.

Обычно Джин сосал грудь флегматично, можно сказать, с аристократическим достоинством, но сейчас явно злился и даже пытался кусать сосок беззубыми деснами.

«Не хватало только, чтобы молоко пропало», — подумала Люси.

Она попыталась сесть поудобнее, хотя на узкой деревянной скамье это было проблематично. В ногу пониже колена впилась заноза, которую нечем было вытащить. Впрочем, все это было такой мелочью — по сравнению с Хлоей, которая сидела напротив и смотрела на нее в упор, немигающим змеиным взглядом.

Перед тем как кормить сына, Люси заглянула в сумку, которую Хлоя, несомненно, обшарила еще в туалете ресторана. В ней остались два чистых подгузника. И несколько влажных салфеток. Полупустая бутылочка с водой, погремушка, запасная пустышка. И все. Телефон — в другой сумке. И маникюрные ножницы, которые, к примеру, можно было бы воткнуть этой суке в глаз. А потом сесть в тюрьму за превышение обороны. Брелок, который висел на сумке, Люси сорвала и бросила под раковину в надежде, что Питер, когда придет ее искать, найдет пингвина и поймет: произошло что-то из ряда вон выходящее.

…Поменяв подгузник, Люси задумалась, глядя на туалетную кабинку. Пеленальный столик был узким и неудобным. Если оставить Джина на нем, он запросто может свалиться даже за те пару минут, которые ей понадобятся, как говорил дед-генерал, на оправку. Придется отнести сокровище папаше и вернуться.

В этот момент дверь открылась, вошла высокая худощавая женщина в возрасте, одетая в джинсы и желтую блузку.

— Простите, пожалуйста, — попросила Люси жалобно, — вы не могли бы одну минутку посмотреть за мальчиком, чтобы он не упал?

— Да, конечно, — кивнула женщина и подошла к столику.

— Спасибо боль… — сказала Люси, выходя из кабинки. Недоговорив, она остолбенела.

Женщина держала Джина одной рукой. В другой у нее был кухонный нож, который она приложила к его горлу.

— Тихо! — прошипела она. — Идем со мной. И не вздумай делать глупости.

Люси почувствовала, как ее заливает черная волна паники, но последний проблеск здравого смысла диктовал: не кричать, не дергаться, делать, что она говорит.