По-прежнему издавая какие-то свистящие звуки, он доковылял до растущих у хижины деревьев. Затем опустился на колени и попытался своим толстыми неуклюжими пальцами извлечь кость из горла. Но слишком глубоко она вошла и слишком прочно засела. Его лицо постепенно побагровело, глаза выкатились наружу. Он не переставая тряс головой, как будто все еще пребывал в недоумении по поводу происшедшего, тряс ею все сильнее и сильнее, пытаясь впустить воздух в легкие. Головка белой кости торчала у него из шеи, как окровавленный кулачок, проложивший себе дорогу в темницу плоти.

Последним отчаянным усилием он всплеснул руками, сцепил их под подбородком, как будто взывая о помощи; на какое-то мгновение мне почудилось, что он все-таки сумеет встать на ноги. Я схватил ружье и прицелился ему в голову. По нужды в этом уже не было. С отвратительным свистящим звуком из его разинутого рта хлынула струйка крови, он повалился навзничь и застыл.

Я вытер руки об изнанку пропотевшей рубахи, закурил и уселся прямо на пол у входа в хижину. Было не холодно, но я едва сдерживал дрожь. Из глубины моего живота вверх по телу медленно разливалась слабость.

В момент нанесения удара я испытал чувство восторга, может быть, даже вдохновения, подобное внезапному воздействию наркотика (резкое увеличение адреналина в крови), от которого сейчас постепенно отходил. Из-за этого я чувствовал себя высосанным, выжатым досуха.

Чтобы успокоиться, я взял Библию Принта Бегли и принялся переворачивать ее увлажненные росой страницы.

Я не ощущал за собой вины: или я его, или он меня – дело обстояло именно так. Но до этого я никого не убивал, только что состоялся мой дебют. В дверях мне были видны потрепанные подошвы башмаков Скальфа, повернутые к земле под причудливым углом. Скальф был мертв, и непоправимость происшедшего, абсолютный успех того, что я совершил, казались ужасными.

Но я должен был считаться и с тем (благодаря доказательству у меня в руках, из-за которого я пошел на убийство), что, возможно, Скальф умер здесь и сейчас только для того, чтобы немедленно возродиться в каком-нибудь другом месте, войдя в какое-нибудь другое тело, став другой личностью и начав жить в совершенно иных обстоятельствах. И как знать, не повезет ли ему на этот раз больше, чем в предыдущий? Как знать, не оказал ли я ему своего рода услугу?

Однако же привыкать к небытию было трудновато.

Почитав Библию и выкурив еще одну сигарету, я почувствовал, что мне несколько полегчало. Дрожь улеглась. Я понимал, что мне пора уходить отсюда, но не чувствовал в своей ситуации повода поторапливаться. Никто не видел меня, никто не знал, что я здесь. Я был уверен в том, что стоит мне просто дойти до своей машины, и все будет нормально. Как только я вернусь в Пайнвиль, будет достаточно просто устранить все следы моего визита. И затем мне останется только доехать до Ноксвиля, улететь ближайшим рейсом в Нью-Йорк и начисто забыть обо всем, что произошло.

Я вышел из хижины, чтобы затащить в нее тело Скальфа. Я волок его за ноги, по земле, лицом по грязи. Он оказался тяжелым. Его тело оставляло за собой пятна крови, которые мне еще предстояло замаскировать листьями. Я подумал о том, не обшарить ли его карманы, чтобы это впоследствии сошло за ограбление, но мне не хотелось еще раз до него дотрагиваться. Я взял ружье и спрятал его в тайник под печью. Затем вернул отодранные половицы на место и вновь измазал основание печи грязью.

Я проверил, не осталась ли кровь у меня на руках и одежде, взял Библию и, убедившись в том, что не оставил после себя никаких улик, плотно закрыл за собой дверь и отправился в чащу леса.

Выйдя из хижины, я вскоре заметил, что сошел с тропы, ведущей в поселок, и держу путь на вершину холма, к самой середине его гребня. Длинные лучи зыбкого солнечного света начали просачиваться сквозь кроны деревьев. Мне хотелось побывать на том месте, где Принт Бегли стоял на страже все эти годы, следя за звездами и обтачивая звериные кости, – следил, ожидая конца света.

В день, когда он исчез, он решил, должно быть, что светопреставление произошло. А зачем бы иначе он спустился в пещеру? В Библии я нашел подчеркнутый Принтом пассаж из Книги Исайи: «И войдут в расщелины скал и в пещеры земли из страха перед Господом».

И все же Принт слегка просчитался. Вселенская катастрофа, наступления которой он ожидал, так и не разразилась. Звезды не сошли со своих орбит, солнце не почернело, небо не обрушилось на землю, вопреки тому, что он предсказывал. Хиросиму, как бы ужасна она ни была, нельзя назвать концом света. Скорее это было начало...

Ближе к вершине деревья поредели, и вскоре я вышел на открытое место. Солнце теперь светило мне в спину, я шел по поросшему высокой травой плато. Постепенно тропа стала совсем каменистой и еще более крутой, она вела к остроконечному камню, внешне напоминающему башню, который в гордом одиночестве возвышался на самой вершине холма. Подо мной простирались сиротливые узкие долины, в которых по-прежнему плыл туман, голые желто-бурые склоны холмов, здесь и там изрытые шрамами былых разработок; однообразный пейзаж простирался до самого горизонта.

Это был заколдованный край, мрачный и даже трагический, опустошенный, но все еще величавый под бесконечными небесами. Оказавшись на столь безбрежном просторе, я почувствовал, что мой дух начинает отделяться от меня, чтобы слиться с ним. То было место, то был пост, на котором Принт пребывал ночами, следя за звездами и ожидая наступления Армагеддона.

Подняв руки и закрыв глаза, я несколько раз глубоко вдохнул острый горный воздух. Мне казалось, будто я вернулся домой и здесь за время моего отсутствия ничего не изменилось. Затем я сел на камень, положив Библию Принта Бегли у ног, и начал ждать.

ОДИННАДЦАТЫЙ СЕАНС

20 октября

Перерыв между сеансами – трое суток

ПРЕАМБУЛА

Вчера поздно вечером в крайнем волнении позвонил пациент и попросил о встрече сегодня утром. Он объяснил, что только что вернулся из Кентукки и хочет показать мне нечто, имеющее чрезвычайно важное значение. Я согласился принять его, но только весьма ненадолго, потому что он не попросил о встрече заранее, а мой график очень плотен.

а) ПРЕДВАРИТЕЛЬНЫЕ ОЖИДАНИЯ

Неуверенность в результате после столь значительного перерыва. На протяжении двух недель он посещал меня ежедневно. К концу последнего сеанса он выглядел на редкость рассеянным и отчужденным, и у меня возникли серьезные сомнения относительно целесообразности продолжения терапии. Налицо акселерация патологических процессов.

б) АТМОСФЕРА

Доброжелательная, но далеко не лишенная напряженности. Пациент, казалось, рад встрече со мной и благодарен за то, что я нашел для него время, несмотря на неслыханную внезапность визита. Выглядит самоуверенным и настолько убежденным во всем, что говорит, что это само по себе слишком хорошо для того, чтобы соответствовать истине. Эта новая манера обращения пришла, однако же, в резкий контраст с внешним видом пациента. Он предстал передо мной в мятых брюках, старых сапогах армейского образца и в несвежем красном пуловере; вдобавок ко всему был не брит и явно давно не мылся. Было также ясно, что он недоспал: подглазные мешки, глаза неестественно яркие, зрачки расширены. Я спросил у него, не принимал ли он наркотики. Он загадочно улыбнулся, но ничего не ответил. Позже, в ходе сеанса, когда я повторил вопрос, он презрительно отверг это предположение. Сидел тем не менее спокойно и на этот раз не передразнивал мои жесты и мимику.