Когда Кейт исполнилось десять, Кларк Джемисон официальноудочерил ее, предварительно обсудив этот шаг с Элизабет и с самой Кейт. Правда,сначала Кейт сомневалась, не будет ли это предательством по отношению к ееродному отцу. Однако буквально накануне того дня, когда Кларк собрался везтивсе необходимые документы в органы социальной опеки, она призналась ему, чтоименно этого ей хочется больше всего на свете. В сущности, Джон Бэррет исчез изее жизни почти четыре года назад — в день, когда разорился принадлежащий емубанк. С тех пор она, сама того не сознавая, жила в постоянной тревоге, и толькоКларк Джемисон сумел возвратить ей уверенность в завтрашнем дне. И дело было нетолько в том, что он любил ее и баловал, — просто Кларк всегда оказывалсярядом, когда она нуждалась в нем, в его помощи или просто в родительской ласке.

В конце концов все друзья и подруги Кейт совершенно позабылио том, что Кларк — не ее родной отец, а со временем она и сама перестала обэтом вспоминать. Или почти перестала. Лишь изредка, оставаясь одна, Кейт думалао Джоне Бэррете, но он казался ей таким далеким, что она воспринимала егоскорее как символ, чем как реального человека. Гораздо четче, чем его образ, вее памяти запечатлелось ощущение одиночества, растерянности и страха, которыеона пережила после его смерти.

Впрочем, об этом Кейт старалась не думать. Дверь, ведущая вэту часть ее сознания, была закрыта, и она предпочитала никогда ее неоткрывать. Да и не в характере Кейт было сосредоточиваться на грустном илиподолгу предаваться печали. Она принадлежала к той редкой категории людей,внутри которых словно вставлен мощный мотор, с неудержимой силой несущий их от прошлогок будущему, от печали — к радости, и эту радость Кейт щедро дарила окружающим.Ее звонкий смех, ее сияющие синие глаза, в которых прыгали озорные искры,создавали вокруг Кейт своеобразную ауру жизнелюбия и безмятежного счастья,которая распространялась и на тех, кто оказывался рядом с ней.

Это обстоятельство особенно радовало Кларка, который никогдане забывал о том, что он не родной отец Кейт. По обоюдному молчаливому согласиюони никогда не говорили об этом с тех самых пор, когда Кларк, вернувшись домойсо всеми необходимыми документами, коротко сказал девочке: «Дело улажено», иКейт, кивнув, вернулась к своим куклам. Эта глава в их жизни была прочитана изакрыта, и ни тот, ни другая не желали к ней возвращаться. Больше того, Кейтбыла бы неприятно поражена, если бы кто-то из знакомых заговорил с ней об этом.Кларк вошел в ее жизнь как отец, как друг и старший наставник, и произошло этотак органично и мягко, что она никогда об этом не думала. Он заполнил пустоту вее душе и сердце, стал ей настоящим отцом, а она стала ему настоящей дочерью.

В Бостоне имя Кларка Джемисона — выходца из влиятельной ивесьма состоятельной семьи, выпускника Гарвардского университета ипреуспевающего банкира — было широко известно и уважаемо. Да и сам он былвесьма доволен тем, как складывалась его жизнь. Действительно, одного того, чтово времена Великой депрессии он сумел сохранить свои капиталы, было вполнедостаточно, чтобы гордиться собой. Однако своей главной удачей Кларк считал то,что он женился на Элизабет и удочерил Кейт. Он достиг успеха во всех областях,которые считал важными, и мог с полным основанием полагать себя счастливымчеловеком.

И Элизабет тоже была счастливой женщиной — по крайней мере вглазах окружающих. Она имела все, о чем только можно было мечтать: деньги,любящего мужа и обожаемую дочь, в которой сосредоточился весь смысл еесуществования. Кейт появилась на свет, когда Элизабет уже исполнилось сорок, ис самого начала сделалась главной радостью в жизни матери. Все надежды иупования Элизабет воплотились в дочери, поэтому она не жалела для нее ничего.Она любила Кейт глубоко и нежно, подчас — баловала, но вместе с тем внимательноследила, чтобы энергия и жизнелюбие девочки были направлены в нужное русло.Именно Элизабет научила Кейт в любых обстоятельствах держать себя в руках ипривила безупречные манеры. Мать и отчим всегда относились к Кейт как кмаленькой личности: они делились с ней своими мыслями, своими радостями итревогами и жили общими интересами, никогда не расставаясь надолго. Даже когдаКларк и Элизабет уезжали за границу по делам — а ездить им приходилосьчасто, — они всегда брали ее с собой.

К семнадцати годам Кейт объездила всю Европу и даже успелапобывать в Сингапуре и Гонконге. Эти поездки помогли ей расширить свой кругозори обрести дополнительную уверенность в себе. Оказавшись на балу, где ееокружали сотни незнакомых людей, она ничуть не растерялась, и это ощущали все,с кем ей приходилось знакомиться. Каждый, кто сталкивался с ней, непременноотмечал про себя: эта девушка чувствует себя совершенно легко и непринужденно всутолоке и многолюдстве роскошного зала. Она могла заговорить с каждым, пойти,куда захочется, сделать все, что считала нужным. Казалось, ничто не можетсмутить или испугать Кейт. Она любила жизнь, принимала ее в любых проявлениях,и это было заметно с первого взгляда.

Платье, которое было на Кейт в этот праздничный вечер, Кларквыписал из Парижа — должно быть, поэтому оно сильно отличалось от платьевдругих девушек. Большинство надели бальные платья светлых тонов — разумеется,за исключением белого, так как этот цвет был привилегией юнойдебютантки, — однако все они принадлежали к одному стилю, что, впрочем, немешало их обладательницам выглядеть очаровательно и мило. Но Кейт была непросто очаровательна — она выглядела по-настоящему оригинально и элегантно ипритягивала все взгляды. Казалось, что женского, взрослого в ней значительнобольше, чем девичьего, однако производимое ею впечатление не было нивульгарным, ни чрезмерно чувственным. От нее как будто исходила какая-тонесуетная простота, что только подчеркивалось отсутствием оборок, кружев идругих ненужных украшений. Ее платье из светло-голубого атласа с тонкими, какниточки, бретельками было скроено по косой и, плавно облегая фигуру, играло ирябило при каждом движении, словно поверхность пруда в ветреный день. Подобныйпокрой подчеркивал ее изящество и пропорциональность сложения, а аквамариновыесерьги, перешедшие к Кейт от бабки по материнской линии, сверкали среди густыхтемно-каштановых прядей, словно глаза шаловливых эльфов.

Никакой косметики Кейт не употребляла. Единственное, что онасебе позволила, это немного пудры на плечах, чтобы подчеркнуть цвет платья,который менялся в зависимости от освещения: то голубел, как первый лед на реке,то напоминал зимнее пасмурное небо. Что касалось лица, то никакая пудра иликрем не могли улучшить его естественного оттенка, соперничавшего с нежнейшимилепестками самых бледных роз. Губы у Кейт были ярко-алыми, несколько капризноизогнутыми, что особенно бросалось в глаза, так как она постоянно что-тоговорила, улыбалась или смеялась.

Поздравив дебютантку с достижением совершеннолетия, Кейт иКларк двинулись в глубину зала. Кейт держала отца под руку, а он беззлобно надней подтрунивал. Элизабет шла за ними, но через каждые пять шагов ейприходилось останавливаться, чтобы поболтать с кем-нибудь из знакомых. ВскореКейт заметила среди гостей сестру виновницы торжества, стоявшую в углу сгруппой молодежи, и поспешила туда, договорившись с отцом встретиться немногопогодя в бальном зале.