не на что было другую обувь покупать. Стала я пытаться лапти плести. А для этого нужен был кочетых (инструмент) и колодка по размеру стопы. У нас в посёлке эти колодки делали старички, я себе колодку добыла и стала плести лапти. Получилось!

Когда был дождь или слякоть, к лаптям привязывались «колодочки»: два каблучка (под пятку и носок), прибитые к дощечке, – и это привязывалось к лаптям, чтобы не промокали. За липовым лыком мы с мамой ходили в самую чащобу леса, потому что тоненькая молодая поросль липы росла только там.

Однажды мы с девочками пошли рубить берёзовые веники, Полина решила веник подравнять топором и попала себе по кончику большого пальца на левой руке (1-я фаланга), отрубила почти, но не до конца. Она зажала палец рукой и побежала с криком: «Катя-а-а!»

Мы прибежали домой, забинтовали ей палец, и он… прирос! Лишь небольшой шрам остался.

Со мной тоже похожая история произошла в 1945 году. Я косила траву и стала точить косу о брусок, да с размаха и прорезала почти насквозь указательный палец правой руки у самого основания. Кровь хлынула фонтаном, я зажала палец, и мама дома мне его перевязала. Коса была острая, края раны были ровные, инфекция попасть не успела (т.к. кровь хлынула), и рана зажила довольно быстро, даже следа не осталось.

Бабушка, когда мы жили около школы, иногда приносила нам молока по пол-литровой бутылке. Мама варила очищенную свёклу, и свекольный отвар смешивала с молоком (чтобы побольше было). Получалось очень интересное блюдо, мы макали в него крахмальные блины, и нам это казалось очень вкусным.

Однажды соседская девочка Тоня (дочь тёти Луши) увидела это загадочное питьё и спросила, что это такое? Мы, смеясь, ей сказали, что это птичье молоко, – чем она была очень удивлена, а нам было смешно. Мама и её угостила, ей тоже понравилось.

Как-то зимой бабушка дала нам к празднику весь вечерний удой – около 3 литров. Я, гордая, понесла ведёрко с молоком домой, да почти у самого дома поскользнулась в овраге и упала. Часть молока пролилось в снег. Так жалко было! Я стала хватать этот снег руками и запихивать его в ведро. А мама потом удивлялась: что это молоко такое водянистое?

А однажды бабушка, возвращаясь от своей сестры Любушки, зашла к нам и велела мне прийти вечером за молоком. Я пришла и села на лавку возле стола, а бабушка пошла доить. Тут вошла тётя Граня и стала меня ругать: нечего тут сидеть и ждать молока, уходи домой отсюда! Взяла меня за рукав и вывела из дома.

Я пошла через огород к пруду в сторону дома. В это время со двора вышла бабушка и окликнула меня, чтобы я вернулась. Я ей сказала, что меня выгнали. Бабушка налила мне бутылку молока и стала ругать тётю Граню.

Когда я рассказала об этом маме, она ответила: «Бог с ними, не ходи туда больше».

НА ЗИМИНСКОМ

Весной 1943 года мы переехали на Зиминский посёлок в дом маминого брата дяди Васи: он был на войне, а его семья переехала жить в Пустотино. На новом месте земля была хорошая. Мы посадили картошку, овощи, всё хорошо уродилось.

Тёлочка наша Жданка росла хорошо, ведь её кормили чистым сеном. На Зиминском мы жили, можно сказать, хорошо, потому что была своя картошка, капусту квасили.

Когда шла война, накануне Пасхи все носили в Лесуновский храм за 15 км (Пустотинский храм был уже закрыт, там было зернохранилище) освещать куличи, пасху и яйца. В 1943 году и я пошла вместе с другими сельчанами.

Я была заворожена красотой службы и самого храма, меня туда как магнитом потянуло, и позже на какой-то праздник я ходила туда одна, но больше мама не стала меня туда отпускать: боялась, что слишком далеко и опасно идти одной 15 км (только перед Пасхой можно было вместе со всеми).

Работали в колхозе из нашей семьи трое: мама, Миша и я. Во время уборки хлеба нам давали на каждого работника по маленькому ведёрку ржи – это тайком от председателя деда Лучка (хотя я сейчас думаю, что он знал об этом, но закрывал глаза): ведь на «трудодни» ничего не давали, а есть-то надо было, без хлеба – смерть. Если бы узнали об этом власти, всех бы пересажали и перестреляли, но обошлось.

Летом 1943 года пошли мы с Полиной в п. Ключ, к маминой младшей сестре тёте Наташе. Это очень далеко, километров 25. Мы шли почти целый день и ночевали у них. Жила т. Наташа со свекровью, свёкром и дочкой Валей (1937 г.р.), работала в школе учительницей, а родители вели хозяйство. (Муж т. Наташи не вернулся с войны). У них был хороший огород – 40 соток, корова и всякая скотина. Дед, т.е. свёкор, возил молоко в с. Троицу, в заготовку на молзавод.

Рано утром нас с ним проводили и дали с собой немного картошки и пшена. В Троице, когда сдали молоко, дед отправил нас с женщиной, которая привозила молоко из с. Октябрь, чтобы нам не идти пешком. Мы сели к ней в телегу. Сначала всё было хорошо, но посреди дороги эта тётка стала просить нас отсыпать ей пшена и картошки. Мы – ни в какую (там и отсыпать-то нечего было, два мешочка небольших). Она и говорит: «Тогда я сама отсыплю, что ж, я задаром вас везу?» Мы перепугались, я схватила свои «драгоценности» и спрыгнула с телеги, Полина – за мной. И пошли мы в Пустотино (это уже недалеко было), к тёте Анне, жене маминого брата дяди Васи, её дом был как раз на краю деревни.

Дело шло уже к вечеру, а идти из Пустотино до Зиминского нужно было 7 км через лес. Тётя Анна оставила нас ночевать. Она угостила нас пирогами с картошкой, а мы рассказали ей, как нас хотели ограбить. Тётя Анна так возмутилась (она эту тётку знала), ругала её. Мы потом об этом и папе рассказали, когда он с фронта вернулся, – он тоже эту тётку знал, и все её ругали. В общем, на всю округу ославили её.

Когда тёти-Наташина свекровь провожала нас в тот раз, она сказала: «Скоро праздник Троица, приходите к нам». Мама сказала: «Ну, хорошо, сходите ещё раз, хоть накормят вас вкусно». Мы-то жили очень трудно и голодно, и, главное, коровы у нас не было. Вот мы с Полиной и пошли на праздник. Шли