Я ловлю себя на мысли, что хочу рассказать ей о Тонечке, о той аварии, которая произошла шесть лет назад, о смерти отца, о том ужасе, который пережили мы с мамой. Не для того, чтобы расположить ее к себе, не для того, чтобы вывести на чистую воду, а просто рассказать. И я начинаю, делаю вдох, покачиваю головой в такт своим воспоминаниям, но она меня обрывает:

— Ваша сестра совершенно ни при чем. — Нахмурилась, забарабанила пальцами по столу, как я барабанил сегодняшней ночью. У нас много общего. Сыграть на этом? Но она не дает мне сыграть. — Так я могу на вас рассчитывать?

— Можете. То есть… если вы объясните.

— Объяснять тут нечего, все и так ясно. — Поднялась решительно, открыла сумку. — Вот, возьмите. — Протянула мне через столик сложенную слегка пожелтевшую газету. — Всего доброго.

Твердой походкой, с чувством исполненного долга и, как мне показалось, с облегчением она прошла к выходу.

Не знаю, почему я не побежал за ней. Я успел бы ее догнать. Мои натренированные на курьерской работе ноги позволили бы это. Догнать, схватить за плечи, развернуть лицом к себе и спросить… нет, проорать возмущенно: «Какого черта?! Я вас не знаю. И вы не можете меня знать. Я просто курьер. В моей жизни нет ничего тайного и по определению быть не может. В моей жизни нет места работникам библиотеки, виртуозно играющим на фортепьяно».

Я остался, не побежал. Успел бы догнать, но не побежал. Потому что успел подумать. Мои натренированные прошлой жизнью мозги остановили меня. Доктор, мама, Алекс и даже Тоня — они все так хотели, чтобы я стал просто курьером, бездумным существом, зомбированным своей простой работой, но, слава богу, процесс еще не зашел далеко. Я еще в состоянии думать, хоть и очень старался стать идиотом, во благо себе, во благо близким. Мне не нужно ни за кем бежать. Эта странная женщина — продолжение этой странной истории, только и всего. Разобравшись с историей, я пойму и роль этой женщины. Надо только разобраться…

Я сжал в руке бокал с выдыхающимся пивом. Медленно, согревая во рту, выпил половину. Высокий фирменный бокал с лейблом «Клинское». Да ведь я заказал именно «Клинское», подсознательно отвечая на вопрос! Я вспомнил, не осознавая еще, когда заказывал, а теперь окончательно вспомнил: она играла «Белые ночи» Чайковского, пятую пьесу из «Времен года» — май.

Май, а сейчас октябрь — не по сезону песенка! Означает это что-нибудь или нет или просто случайный выбор, ну, например, из всего цикла ей нравятся именно «Белые ночи»? Лично я предпочел бы «Баркаролу», если на то пошло. Впрочем, дело вкуса.

Я отхлебнул «Клинского». Было и еще что-то, в ее словах было. Да, вот: клин клином. Случайная ассоциация с надписью на бокале или намек на какое-то таинственное происшествие, которое я забыл, но должен вспомнить, благодаря той странной ситуации вспомнить?

Мне нечего вспоминать, я и так все помню: моя прошлая жизнь была интересной и насыщенной, но привела к катастрофе — к ужасу, к болезни она привела, но никакие таинственные события в ней не имели места. Моя новая жизнь, неинтересная и ненасыщенная, но призванная привести к выздоровлению, к счастью и радости, уж тем более не имеет никаких тайн. Что же тогда эта женщина имела в виду?

Газета. Она оставила мне газету, перед тем как уйти. Я давно на нее смотрю и не решаюсь развернуть. Возможно, боюсь развернуть. Бьюсь над разгадкой, но боюсь получить ответ, понимая, что он, вероятней всего, в газете. Слегка пожелтевшей — конечно, из прошлого. Она, эта женщина, для того и приходила: ее слова сами по себе не имели никакого значения, они служили лишь поводом для того, чтобы оставить газету, вступлением к газетной статье. Пора получить ответ.

Я допил остаток пива залпом, пожалел, что здесь нельзя курить, и развернул газету.

Статья была обведена красным маркером. Она называлась «Молния-убийца». Я перевел дух и начал читать.

«14 мая в восемь часов вечера директор филармонии Валуев А. И. погиб в своем доме от удара молнии».

Я задохнулся, вскочил, снова сел. 14 мая, убит молнией, в своем доме, Валуев А. И. Почти пять месяцев назад. А сегодня… Я видел вспышку, я слышал крик, а затем падение тела, я слышал гром. Она, эта странная женщина, знала, что все это я видел и слышал. И не только знала, но и требовала, чтобы я что-то предпринял в связи с этим. Что я должен предпринять? Все, что мог, я предпринял: проник незаконно в дом, оставил письма. Мне нужно бежать отсюда, домой, к Толстому. Мне нужно срочно возвращаться в свою колею…

Но сначала дочитать статью. И рассмотреть фотографию, не прикрывать рукой, а посмотреть правде в глаза, ведь я же хочу разгадать… Ничего я не хочу!

Но должен.

Задыхаясь, перескакивая, не по порядку (начав с середины, вернувшись к врезке, где 14 мая в восемь часов), я прочитал статью. Я узнал, что, кроме хозяина дома, Валуева А. И., никто не пострадал: ни жена, ни его восьмилетний сын. Я узнал, что жена Валуева А. И. — пианистка (преподает в консерватории), что его любимец, сенбернар Людвиг, ни за что не хотел отойти от погибшего хозяина и возникли серьезные осложнения, когда уносили тело.

Я внезапно устал. Но нужно было еще рассмотреть фотографию. Чуть-чуть передохнуть и рассмотреть: всякое бывает в жизни, может, все это лишь совпадение.

Почти спокойно, только левая нога отбивала какой-то судорожный ритм, я еще раз, уже по порядку, перечитал статью, снял ладонь с фотографии и бесстрашно уставился на снимок. Семейство на фоне дома, собственного их дома — того самого дома. Валуев А. И. — слегка полноватый мужчина лет сорока, его жена — застенчиво улыбающаяся красавица (не моя сегодняшняя визави, к счастью, не она), мальчик, слишком маленький для своих восьми лет, похожий на мать, и преданный Людвиг.

Я перевернул газету — 17 мая текущего года. Статья по горячим следам, свежая информация. Но какое отношение я, сегодняшний, живущий в октябре, имею к этому событию? И какое имел я, прошлый, майский? Я не был знаком с этой семьей, не знал о ее существовании. Не я направил молнию… Черт, а вот тут-то… Нет, не может быть, ни при чем я здесь, ни при чем!

И все же почему-то эта женщина пришла именно ко мне, именно мне, а не кому-либо другому, передала статью. Именно со мной приключились все эти события, значит… Значит, я все же как-то замешан, значит, кто-то меня подозревает в том, что я как-то замешан, и эта женщина подозревает, значит, события, странные, мучительные своей неразгаданной абсурдностью, будут продолжаться. И не спасет честный, бесхитростный путь курьера, не спасут аккуратно выполняемые предписания врача, дружеская поддержка Алекса не спасет, мамина забота, наивные благотворительные хитрости Тони не спасут, ничто не спасет. Мне нужно бежать, не домой, а вообще бежать, из этого города, из своей жизни, прошлой и настоящей, из своей личности скорее бежать. Просто бежать, а куда, потом будет видно. У меня есть машина, сесть и уехать. Они не ожидают, что я вот так сразу сбегу, наверняка приготовились мучить и мучить, разрабатывать все новые сценарии мучения. А я вот так возьму и перехитрю их — просто сбегу.