веденными препаратами, спровоцировавшими его разрыв. Буквально его сердце не выдержало и разорвалось. Он как-то разом обмяк, врачи и санитары скорбно опустили головы, после чего сияющий глаз проектора отключился.

Врач выдержал паузу и продолжил шелестеть своим обессилевшим голосом о новом подходе, о более точных расчетах дозировки и прочем, прочем, прочем… Я слишком устала, чтобы его слушать. Наконец он прекратил разговаривать с «зеркалом», оживились санитары и все разом подошли ко мне. Как я поняла из его монотонного диалога, я была тем самым вторым после моего Поэта выбранным мышонком, для абсолютно нового эксперимента, суть которого заключалась не в последовательном, а в одновременном вводе препаратов.

Человек, вещавший о ходе эксперимента, отошел в сторону, давая санитарам подойти ко мне и приступить к вводу препаратов. Что ж, пусть так, мне порядком уже осточертело гнить здесь, жрать какую-то дрянь, которую как будто уже кто-то ел до меня и не справившись отторгнул обратно, меня достал холод и вонь моей клетки, и мне уже совершенно была не интересна эта борьба остатков человечества за «светлое будущее». Я не вижу здесь людей, только зверье, а раз так, то пусть лучше мы все сдохнем и дадим планете шанс выжить уже без нас.

Забавно, я думала во мне уже не осталось ненависти, но я заблуждалась. Если уже нечего терять, не к чему стремиться, когда отобрано всё, включая мысли и свободу и ты понимаешь, что скорее всего наступит тот самый долгожданный конец и освобождение, включаются неизвестные, скрытые ресурсы и теперь, глядя на их мерзкие, сытые рожи, мне хотелось только одного – схватить первый попавшийся в руки инструмент со стола и искромсать их всех к чертям собачьим!

Мои мысли начал заволакивать туман. Я и не заметила за всеми этими размышлениями, что мне уже сделали обе инъекции и теперь все взгляды прикованы к приборам. Голова слегка кружилась, сначала руки, а потом и ноги начали гореть и наливаться тяжестью, сердце начало биться быстрее, еще быстрее, на лбу выступил пот. Все те мысли о кровавой расправе над санитарами, мои путанные чувства боли и ярости, сплелись в немыслимый бешеный клубок. Я начала вырываться. Такой силы я не ощущала даже тогда, когда была свободным, здоровым человеком. Худые руки, покрытые испариной, выскользнули из фиксаторов. Схватив со стола шприц с успокоительным, я всадила его одному санитару и тот отшатнулся. Уже пустой шприц угодил второму санитару в глаз и, взвыв от боли, он кинулся в противоположный от меня угол. Остолбеневший врач продолжал стоять и смотреть на меня, временами поглядывая на свои наручные часы. Воспользовавшись бездействием санитаров, я освободила ноги и, вырвав из рук провода капельниц, бросилась на врача, пытаясь его удушить. Они не ожидали, что я, уже находясь между жизнью и смертью, в истощении, смогу дать им отпор, но они просчитались. Когда я накинула провода на шею врачу, он смотрел на меня с каким-то благоговением и все еще пытался глядеть на часы. Его сухие губы лепетали – «удалось, нам удалось», но для меня это не имело уже никакого значения. Казалось, что я целую вечность устраиваю в этой крошечной комнатушке показательную казнь, но увы, это ловушка разума. Прошло лишь несколько минут с того момента как я сорвалась с кушетки. К слову, Поэту сделать этого вовсе не удалось, что значило – эксперимент прошел успешно. На этой мысли в комнату ворвались надзиратели, я услышала оглушающий хлопок и вдруг стало темно и тепло.

Санитары стащили обмякшее тело.

Врач поднялся и сбивающимся голосом произнес: «Подопытный образец 17031989, вакцина номер 2020, начало эксперимента 16 марта, 9:17, окончание эксперимента 9:25.

Эксперимент считается удачным при сохранении сердечного ритма в течение  5 минут и более и отсутствии симптомов его остановки, либо разрыва. Испытуемый ликвидирован входе приступа агрессии.

За стеклом врачу аплодировали, он утирал скупые слезы и потирал шею, на полу скуля от боли валялись два санитара и одно мертвое тело.

Ночью на плацу зажгли костры, падал мокрый мартовский снег, грязь хлюпала под сапогами надзирателей. Под руки они волочили тело девушки. Худое и блеклое: ежик коротких каштановых волос, нить посиневших губ, запрокинутая голова и  широко открытые глаза, которые так никто и не удосужился закрыть. На ее ресницы тихо ложились серые снежинки, но до этого ей уже не было никакого дела. Она обрела долгожданную свободу.

09.08.2020 – 21.10.2020

Голодный город

На мрачный, холодный город надвигалась ночь. Она неспешно разливала свои чернила по лабиринту улиц, скрывая прожорливых троглодитов, которых пока ещё не выпускали на волю алые лучи закатного солнца. Чем ниже скатывалось солнце к горизонту, тем ожесточеннее и нетерпимее становилось злобное рычание, доносившееся из подвалов заброшенных домов. Их чёрные глазницы сияли первозданной пустотой и лютым холодом, они давно не отапливались, в них не билось тепло человеческой жизни, потому что оставшаяся на земле кучка чудовищ не являлась больше человеческой расой. Всё пропало, но как – не мог сказать уже никто. Плотоядным зверям, по привычке перемещавшимся на двух ногах, было не важно, что было ДО, что станет ПОСЛЕ… Их цель была только жрать, уничтожать любую жизнь и превращать её в пищу для того, чтобы выжить самим. Как голодные, дикие псы, они сбивались в стаи. Слабых пускали на корм, сильных использовали в ожесточённых схватках, которые ежедневно случались на ночных улицах. Каждая стая хотела отгрызть себе новый ломоть от города, каждая хотела владеть и разрастаться, но, когда в головах нет ничего кроме голода и жадности, долго не проживёшь и быстро превратишься в корм.

Напряженную тишину улиц разрезал прерывистый скрип железной тележки. Она спотыкалась на мусоре и костях, густо разбросанных по тротуару, на её ручке все ещё можно было различить название супермаркета, в котором она когда-то стояла, хотя содержимое вряд ли можно было назвать продуктовой корзиной среднестатистического человека. Тряпье и сковородки, обглоданные конечности, уродливо срезанные скальпы, и одна единственная, неестественно яркая и режущая глаз банка консервированных персиков, как отголосок прошлой жизни. Это был главный трофей Волокуши, кативший свою тележку к окраине города. Когда-то Волокушу мама ласково звала Валюшей, потом Валюша стала Валькой, а когда "всё изменилось" – стала Волокушей. Она постоянно катила сою бессменную тележку по улицам выеденного города, собирала хлам и обменивала его у троглодитов на еду или что-то ещё, что оставалось в качестве трофеев после уличных боев. Волокушу никто не собирался жрать. На вид она