— Надеюсь, миссис Смит хорошо себя чувствует?

— Прекрасно, — сказал он. — Прекрасно. Она сейчас в каюте, штудирует французскую грамматику. Уверяет, что своим присутствием я мешаю ей сосредоточиться.

— Французскую грамматику?

— Мне сказали, что там, куда мы едем, в ходу французский язык {9}. У миссис Смит поразительные лингвистические способности. Дайте ей в руки учебник — и через несколько часов она все усвоит, кроме произношения.

— Но с французским ей придется иметь дело впервые?

— Миссис Смит все нипочем. Одно время у нас служила молоденькая немка, и в первый же день к вечеру миссис Смит уже наставляла ее по-немецки, что свою комнату надо убирать. Затем мы взяли финку. У миссис Смит ушла чуть ли не целая неделя на поиски учебника финского языка, но потом ей просто удержу не было. — Он замолчал и после паузы проговорил с улыбкой, придавшей неожиданное благородство смехотворности его заявления: — Я женат тридцать пять лет и до сих пор не перестаю восхищаться этой женщиной.

— А вам часто приходилось, — не без умысла спросил я, — отдыхать в таких местах?

— Мы всегда стараемся сочетать отдых, — сказал он, — с нашей миссией. Моя жена не сторонница пустых развлечений, и я тоже.

— Понимаю. И на этот раз ваша миссия привела вас…

— Однажды, — сказал он, — мы поехали на отдых в Теннесси. Это были незабываемые дни. Мы, знаете ли, принимали участие в рейсе свободы. И по дороге в Нэшвилл случилось такое, что я испугался за миссис Смит.

— Нужно немалое мужество, чтобы так проводить свой отдых.

Он сказал:

— Мы очень любим негров.

Ему, видимо, думалось, что другого объяснения и не требуется.

— Боюсь, что там, куда вы едете, они вас разочаруют.

— Пока не вглядишься попристальнее, многое приносит разочарование.

— Чернокожие могут быть такими же насильниками, как и белые в Нэшвилле.

— У нас в Америке не все ладно. Но, знаете, мне показалось, что… может быть… судовой казначей подшучивал надо мной.

— Он хотел подшутить. Но шутка обратилась против него же. На самом деле все обстоит гораздо хуже, чем можно увидеть, не выходя из порта. Вряд ли он бывал в самом городе.

— По-вашему, нам надо последовать его совету — ехать дальше, в Санто-Доминго?

— Да.

Он грустно посмотрел на неизменное в своем однообразии море. Мне показалось, что мой ответ произвел на него впечатление. Я предложил:

— Хотите послушать? Вот вам пример, как у нас живут люди.

Я рассказал мистеру Смиту об одном человеке, которого заподозрили в том, будто он участвовал в попытке похитить президентских детей, когда они возвращались домой из школы. Вряд ли против него имелись какие-нибудь улики, но в свое время он завоевал первое место на международном состязании снайперов в Париже, и власти, вероятно, полагали, что, для того чтобы снять выстрелами президентскую охрану, надо быть не иначе как чемпионом по стрельбе. И вот тонтон-макуты окружили дом, где он жил, — в его отсутствие, — облили стены керосином и подожгли и расстреляли из пулемета всех, кто пытался выбраться оттуда. Пожарным разрешили только помешать распространению огня, и теперь на той улице до сих пор зияет дыра, будто там вырвали зуб.

Мистер Смит выслушал меня внимательно. Он сказал:

— Гитлер делал и похуже, ведь правда? А он был белый. Не надо все сваливать на цвет кожи.

— Я и не сваливаю. Тот бедняга тоже был черный.

— Когда вглядишься попристальнее, убеждаешься, что всюду плохо. Миссис Смит вряд ли захочет возвращаться домой только потому, что…

— Я вас не отговариваю. Вы сами меня спросили.

— Тогда почему — если мне дозволено задать вам еще один вопрос, — почему вы туда возвращаетесь?

— Потому что там находится единственное, что у меня есть. Мой отель.

— А единственное, что есть у нас — у моей жены и у меня, — это, кажется, наша миссия.

Он сидел, не сводя глаз с моря, и тут мимо нас прошел Джонс. Он бросил нам через плечо:

— Четвертый круг делаю, — и проследовал дальше.

— Вот он тоже не боится, — сказал мистер Смит, видимо считая, что его смелость нуждается в оправдании, подобно слишком пестрому галстуку — подарку жены: надо как-то защитить ее выбор, вот и приходится ссылаться на то, что не ты один такие носишь.

— Вряд ли тут следует говорить о смелости. Может быть, у нас с ним есть что-то общее и ему, как и мне, некуда деваться?

— Он очень хорошо к нам относится, — твердо проговорил мистер Смит. Ему явно хотелось переменить тему разговора.

Познакомившись с ним поближе, я научился распознавать эту особенную его интонацию. Он испытывал острое чувство неловкости, когда я дурно о ком-нибудь отзывался — даже о людях незнакомых или о врагах. Он пятился от таких разговоров, как лошадь от воды. Забавляясь, я иногда старался незаметно подвести его к самой канаве и потом сразу посылал вперед хлыстом и шпорами. Но прыжок у нас так ни разу и не вышел. Подозреваю, что он скоро научился угадывать мои намерения, хотя никогда не высказывал своего недовольства вслух. Это значило бы критиковать хорошего знакомого. Он предпочитал просто отходить в сторонку. Вероятно, это была единственная черта характера, отличавшая его от жены. В пылкости и прямоте ее нрава мне пришлось убедиться позднее — она была способна накинуться на кого угодно, кроме, конечно, самого Кандидата в президенты. В дальнейшем мы с ней часто ссорились, она подозревала, что я посмеиваюсь над ее мужем, но ей и в голову не могло прийти, как я им завидовал. Мне не случалось встречать в Европе ни одной супружеской четы, связанной такой преданностью друг к другу.

Я сказал:

— Вы говорили о своей миссии.

— Разве? Вы меня извините, что я так о себе распространяюсь. Миссия — это, пожалуй, слишком громко сказано.

— Мне интересно послушать.

— Если хотите, это моя мечта. Но вряд ли вы по роду своих занятий проникнетесь к ней сочувствием.

— Другими словами, она имеет какое-то отношение к вегетарианству?

— Да.

— Антипатии оно у меня не вызывает. Мое дело угождать гостям. Если мои гости вегетарианцы…

— Вегетарианство — это не только вопрос питания, мистер Браун. Оно затрагивает многие стороны жизни. Если бы нам удалось полностью устранить кислоты из человеческого организма, мы устранили бы и взрывы страстей.

— Тогда мир прекратил бы существование.

Он сказал с мягкой укоризной:

— Я говорю о страстях, а не о любви.

И мне, как это ни удивительно, сделалось стыдно. Цинизм — вещь дешевая, его можно купить в любом магазине стандартных цен, он входит во все виды низкосортной продукции.

— Ну что ж, вы на пути в вегетарианскую страну, —