она, обращаясь к капитану. Он положил нож с вилкой на тарелку, отодвинул ее и склонил голову. Я подумал сначала, что капитан молится, но, вернее всего, ему подступила тошнота к горлу.

— Закушу орехином, — сказала миссис Смит, — если у вас не найдется простокваши.

Капитан громко прокашлялся, отвел от нее глаза, чуть заметно передернул плечами при виде мистера Смита, который подбирал ложечкой с тарелки какие-то сухие, бурого цвета гранулы, и уставился на мистера Фернандеса, будто тот был повинен во всем этом. Потом он объявил должностным голосом:

— Мы прибываем завтра, надеюсь, не позже четырех часов. Рекомендую не задерживаться в таможне, так как свет в городе обычно выключают в шесть тридцать вечера.

— Почему? — спросила миссис Смит. — Это же создает неудобства решительно для всех.

— Из экономии, — ответил ей капитан. — Последние сообщения по радио неутешительны. Как было сказано, мятежники пересекли доминиканскую границу. Правительство заверяет, что в городе все спокойно, однако тем из вас, кто сходит в Порт-о-Пренсе, я советую держать тесную связь с вашими консульствами. Мною получены инструкции без всяких промедлений высадить пассажиров и сразу же следовать в Санто-Доминго. Задерживаться в Порт-о-Пренсе на погрузку я не буду.

— Судя по всему, голубчик, мы с тобой попадем в неспокойные места, — послышался голос мистера Смита с другого конца стола, и он положил себе еще одну ложечку — кажется, фромента, о составе которого я узнал от него за ленчем.

— Это нам не впервые, — с мрачным удовлетворением ответила ему миссис Смит.

Вошел матрос с запиской капитану, и, когда он отворил дверь, «приветы из Франции» вздыбило сквозняком, они повизгивали, задевая один о другой. Капитан сказал:

— Прошу меня извинить. Что поделаешь — долг. Придется уйти. Желаю вам приятно провести вечер. — Но я подумал, что о вызове, наверно, договорились заранее — человек он был необщительный, а кроме того, миссис Смит пришлась ему явно не по нутру. Старший механик тоже встал, точно боясь оставить судно на произвол капитана.

Теперь, когда начальство удалилось, казначей снова стал самим собой и все подстрекал нас больше есть и больше пить. Даже Смиты — после долгих колебаний («Я не такая уж сладкоежка», — сказала она) отважились на вторую порцию орехина. Подали сладкий ликер — по разъяснению казначея, за счет пароходной компании, и самая идея дарового ликера вдохновила на дальнейшие возлияния нас всех, — разумеется, кроме Смитов, — даже фармацевта, хотя он поглядывал на свою рюмку боязливо, точно зеленый цвет сигнализировал ему об опасности. Когда наконец мы перебрались в салон, на стульях уже были разложены программки концерта.

Казначей крикнул бодрым голосом:

— Смотри веселей! — И стал похлопывать ладонями по своим толстым коленкам, глядя на оркестр, который появился во главе с коком — костлявым, как скелет, молодым человеком, с щеками, пылающими от жара плиты, и в поварском колпаке. Оркестранты несли кастрюли, сковороды, ножи, ложки, была и мясорубка для извлечения скрежещущих звуков, дирижерскую палочку коку заменяла длинная вилка для гренков. Первым номером программы был «Ноктюрн», затем «Chanson d’amour» [8], которую спел кок — голосом нежным и не совсем ровным: «Automne, tendresse, feuilles mortes» [9]. Ничего другого, кроме этих печальных слов, я не разобрал из-за гулкой дроби ложкой о кастрюлю.

Мистер и миссис Смит рука об руку сидели на диване, колени ее были прикрыты пледом, а коммивояжер слушал, весь подавшись вперед, и в упор смотрел на тощего певца, может быть, прикидывал наметанным глазом, какие из его медикаментов окажутся полезными в данном случае. Что касается мистера Фернандеса, то он сидел в сторонке, время от времени внося какие-то записи в блокнот. Джонс торчал за стулом казначея и то и дело наклонялся и шептал ему на ухо. Он ликовал по причинам, никому, кроме него, не известным, будто вся эта затея принадлежала ему одному, и аплодировал горячо, как бы поздравляя самого себя. Оглянувшись, он подмигнул мне, что, видимо, означало: «Дайте срок. Моя творческая фантазия этим не исчерпывается. То ли еще будет!»

После романса я собирался уйти, но поведение Джонса пробудило во мне любопытство. Коммивояжер куда-то исчез, впрочем, ему давно пора было спать. Теперь Джонс о чем-то совещался с дирижером, к ним подошел главный барабанщик, держа под мышкой большую медную сковороду. Я сверился с программой и увидел, что следующий номер — «Драматический монолог в исполнении мистера Дж. Бакстера».

— Все очень интересно, — сказал мистер Смит. — Правда, голубчик?

— Лучше использовать кастрюлю хотя бы так, чем жарить в них злосчастную утку, — ответила ему миссис Смит. Отсутствие кислот в организме, видимо, не очень-то спасало ее от игры страстей.

— Как хорошо он пел, вы не находите, мистер Фернандес?

— Да, — сказал мистер Фернандес и пососал кончик карандаша.

Коммивояжер вошел в салон в стальной каске — он вовсе не ложился, а успел переодеться за это время в синие джинсы, и в зубах у него был зажат свисток.

— Так вот кто такой мистер Бакстер! — с облегчением проговорила миссис Смит. По-моему, ей претила всякая таинственность. Она хотела, чтобы на всех элементах человеческой комедии стояло такое же обозначение, как на любом из лекарств мистера Бакстера или на этикетке флакона с пивными дрожжами. Синие джинсы коммивояжер мог позаимствовать у кого-нибудь из команды, но откуда у него взялась стальная каска, этого я себе не представлял.

Он свистнул в свой свисток, призывая нас всех к тишине, хотя говорила одна миссис Смит, и объявил:

— Драматический монолог под названием «Дежурный на посту».

К его ужасу, кто-то в оркестре воспроизвел вой сирены.

— Браво! — сказал мистер Джонс.

— Надо было меня предупредить, — сказал мистер Бакстер. — Теперь я сбился.

При следующей попытке его прервали глухие раскаты артиллерийской стрельбы, воспроизведенные на донышке кастрюли.

— А это что должно означать? — раздраженно осведомился мистер Бакстер.

— Зенитные батареи в устье Темзы.

— Вы нарушаете мой сценарий, мистер Джонс.

— Продолжайте, — сказал Джонс. — Увертюра кончилась. Настроение создано. Лондон. Тысяча девятьсот сороковой год.

Мистер Бакстер бросил на него грустный, обиженный взгляд и снова объявил:

— Драматический монолог под названием «Дежурный на посту». Сочинение уполномоченного гражданской противовоздушной обороны X. — Прикрыв глаза щитком ладони, точно защищаясь от осколков стекла, он начал декламировать:

Взлетают ракеты, и небо в огне

Над родной нашей Тоттенхем-роуд.

Дежурный один стоит на посту,

Видя тень свою на стене.

Зенитка в Гайд-парке грохочет, грохочет,

И первая бомба упала.

Дежурный кулак поднял к небесам —

Он Гитлеру гибель пророчит.

Но выстоит Лондон и Трафальгар-сквер,

А немец не лицемер.

Из сердца у немцев