— Лео, мальчик мой, рада вам сообщить, что вашинеприятности, в сущности, подошли к концу. Доктор сказал, что вы совершенноздоровы, и это прекрасно…

Глаза у нее даже увлажнились чуточку — доброй фее Бестужеваотнюдь не чужда была извечная немецкая сентиментальность. Сам он, испытываявесьма сложные чувства, спросил осторожно:

— Значит, я могу покинуть больницу?

— О да, нет нужды вас здесь более удерживать, с вамивсе отлично…

Смешно, но в первый момент Бестужев вместо радости ощутиллегонький приступ неуверенности и даже, откровенно говоря, страха — уходитьпредстояло в совершеннейшую неизвестность, абсолютно незнакомый мир. Однако онтут же отогнал эти мысли, никак не подобавшие офицеру и человеку его родазанятий.

Фройляйн Марта тем временем, выглянув в коридор, отдалавполголоса какое-то краткое распоряжение — и очень быстро в небольшой больничнойпалате появилась целая процессия из трех больничных служителей, выступавшихвереницей с видом серьезным и сосредоточенным, словно, прости господи,иеромонахи на крестном ходе.

Передний внес и поставил рядом с кроватью деревянную стойку,на которой, аккуратно развешанный на плечиках, красовался костюм Бестужева.Второй положил на кровать большую картонную коробку, третий поставил натумбочку такую же коробку, но значительно меньших размеров. Вслед за темтроица, повернувшись едва ли не с солдатской четкостью, той же гусинойвереницей прошествовала к двери и исчезла в коридоре.

Присмотревшись, Бестужев не без скорби покачал головой.Собственно говоря, это был не костюм, а то, что от нега осталось. Сразу видно,что над ним долго трудились с исконно немецким усердием, приложили все усилия,и все равно костюм от шикарного парижского портного, в котором Бестужевчувствовал себя своим среди пассажиров первого класса, теперь выглядел крайнепредосудительно. Местами ткань потеряла цвет, местами топорщилась, несмотря настарательную глажку, костюм выглядел так, словно его обладатель этак с полгоданочевал в нем под мостами на манер парижского клошара, не снимая ни разу.

Штиблеты от столь же модного и дорогого мастера смотрелисьеще более уныло: соленая ледяная вода оказала на них прямо-таки оскверняющеедействие. Шляпа, без сомнения, выглядела бы столь же убого, но ее не было вбольшой картонной коробке, она, надо полагать, до сих пор плавала где-то вАтлантическом океане… Сорочка, исподнее, жилет, галстук — все это тоже потерялореспектабельный вид. Золотые карманные часы внешних повреждений не имели, ноони не шли.

— Мастер говорит, что механизм безнадежно испорченпребыванием в воде, — грустно сказала фройляйн Марта. — Жаль, такиекрасивые…

— Жаль, — отстраненно кивнул Бестужев. Запаснаяобойма для браунинга, подтверждая знаменитое бельгийское качество, пребывала,сразу видно, в удовлетворительном состоянии, даже ржавчиной не подернулась.Самого браунинга в коробке не было: вероятно, Бестужев его утопил, бултыхаясь вледяных волнах, ведь если бы у него забрали оружие в той, первой, больнице, какнекий неподобающий предмет, то и обойму бы прихватили заодно. Портсигарцелехонек, что ему сделается, хотя, разумеется, пуст — все папиросыпревратились в кашу, и их, конечно же, выкинули. Бумажник разбух и покоробился,в нем остались только монеты. Фройляйн Марта тут же прокомментировала:

— В госпитале Святого Бернарда — там, куда васдоставили первоначально, — сказали, что ассигнации превратились в бумажныйкомок, с которым ничего нельзя было поделать, и его выбросили. Я склонна этомуобъяснению верить: ведь если бы нашелся какой-то беззастенчивый санитар,вздумавший их присвоить, он ни за что не оставил бы в бумажнике золота исеребра, а оно, как видите, на месте… Ваш гардероб в печальном состоянии, Лео,так жаль. Вещи были не из дешевых, изготовлены со вкусом…

— Пустяки, — сказал Бестужев беззаботно. — Ярасполагаю некоторыми средствами, так что оборванцем расхаживать по городупридется недолго…

— А теперь самое главное. Когда вас забирали изгоспиталя Святого Бернарда, взяли у тамошних канцеляристов точную опись всего,что находилось в этом вот поясе. Проверьте тщательно, Лео, не пропало личто, — фройляйн Марта сделала брезгливую гримаску. — Знаете, этозаведение — сущий Вавилон, там служат люди самых разных национальностей, вплотьдо самых экзотических, так что немецкого порядка от тамошнего персонала ждатьне приходится. Проверьте самым скрупулезным образом.

Бестужев схватил черный резиновый пояс с нешуточнымволнением. Черт с ними, с разноплеменными и разноязыкими санитарами тойогромной больницы, они могли растаскать все деньги и бриллианты, черт с ними,лишь бы сохранилось…

Он мысленно возопил от радости. Патентованный пояс и в самомделе, как гласила реклама, оказался совершенно герметичным, бумаги Штепанекаоказались в целости и сохранности, ничуть не пострадали, словно камень с душиупал… Спохватившись и войдя в образ рачительного, педантичного австрийца, онпринялся перебирать золотые монеты из замшевого мешочка и бриллианты извторого. Старательно шевелил губами, нахмурясь, словно пересчитывал — на самомделе он понятия не имел, сколько первоначально было золотых кружочков сгалльским петухом, австрийским императором, сколько пронзительно посверкивавшихкрупных прозрачных камушков уделил Штепанеку за труды Гравашоль. Однако рольследовало выдержать до конца.

— Все в полной сохранности, ничего не пропало, —сказал он наконец.

— Вот и прекрасно, мой мальчик. Обидно было бы послеблагополучного спасения, уже на безопасной земле, лишиться ценностей,беззастенчиво присвоенных какими-нибудь итальянскими или балканскими варварами.Я видела там столько подозрительных физиономий… Эта Америка…

Она прервалась — в приоткрытую дверь проскользнул служитель,с крайне многозначительным, даже важным видом кивнул, после чего, не произнесяни единого слова, улетучился.

Фройляйн Марта выглядела воодушевленной, у нее даже глазазаблестели, а осанка стала еще величественнее.

— Положительно, вы родились под счастливой звездой,Лео, и Господь вас не оставляет, — сказала она торжественно. — С вамихочет поговорить один господин… крайне влиятельный член здешней немецкойобщины. Очень, очень влиятельный и значительный человек… — на ее широкомдобродушном лице мелькнула на миг непонятная гримаса. — У него естьодин-единственный недостаток — он лютеранин, но этим, право же, можнопренебречь, учитывая его многочисленные достоинства. Помимо прочего, он, —один из филантропов, щедро благодетельствующих нашей больнице… вы ведь ужепоняли, Лео, что это не государственное заведение, а больница немецкой общины?Герр Виттенбах столько для нас делает, спаси его Господь и направь к истиннойвере… И не только для нас, под его патронажем и школы, и пансион для девиц, имногое, многое другое. Миллионер, крайне влиятельный человек, здесь, вНью-Йорке… — она понизила голос. — Насколько я могу судить, Лео, геррВиттенбах и вас может принять под свою протекцию, а это все равно что вытащитьсчастливый лотерейный билет — просто счастье для вас, оказавшись одному начужбине, обрести такого покровителя… Отнеситесь к нему со всем уважением…