— На предмет? — столь же надменно поинтересовалсяБестужев.

— Мое имя Шмит, Лотар Шмит, — заторопилсянезнакомец. — Четверо детей, прелестные крошки…

— И что же? — спросил Бестужев.

— Герр Штепанек, вы моя единственная надежда… Надо вамзнать, наш хозяин — сущая акула, сердце у него совершенно каменное. Если я непринесу ему сенсейшн… не принесу интересного материала для экстренного выпуска,он выбросит меня на улицу, и мои крошки…

«Тьфу ты, черт!» — воскликнул про себя Бестужев. Ну, конечноже, вот кого он напоминает как две капли воды, они везде одинаковы, этипрощелыги… Почти полностью избавившись от недавних тревог он чуть ли нерадостно воскликнул:

— Репортером изволите быть?!

— О да, о да! — обрадованно вскричал Шмит — Как выпроницательны, майн герр! Именно репортером! А знали бы вы, насколько тяжелаздешняя жизнь бедных тружеников пера, как мы зависим от самодурства хозяина,как обязывает нас необходимость, сбивая ноги, рыскать по городу в поискахчего-то уникального, чтобы опередить конкурентов… Участь наша ужасна…

Спешить Бестужеву было некогда, а визитер его уже откровенноразвлекал. И он сказал спокойно:

— Можете считать, что на глаза у меня уже навернулисьслезы сочувствия и жалости… Что вам нужно?

— О, господин Штепанек! Вы ведь немец, а здесь, в этойсуетливой стране, мы, немцы, должны держаться друг за друга… Вы ведь проявитемилосердие к соотечественнику, не правда ли? Я узнал, что вы находитесь здесьна излечении… то есть уже совершенно излечились, мои искренние поздравления… Япозволил себе воспользоваться случаем… Вы благополучно уцелели после ужаснойкатастрофы, быть может, самой жутчайшей в истории мореплавания… Столько жертв…

— Сколько же? — спросил Бестужев серьезно.

— Ох, майн герр… — Шмит придал лицу выражениенаигранной скорби, воздел глаза к потолку. — Когда корабль отплыл изЕвропы, на борту находилось примерно две тысячи двести человек, а то и чуточкупобольше, это приблизительное количество, там есть какие-то разночтения вдокументах… В пучине погибло полторы тысячи…

— Бог ты мой! — вырвалось у Бестужева.

Он поднял руку и едва не перекрестился бездумно направославный манер, но вовремя спохватился и сделал вид, что задумчиво мнетподбородок.

— Ужасная трагедия, о да… — вкрадчиво продолжалШмит. — Но вы понимаете, читатели жаждут знать подробности из первых уст…Такая трагедия, столько людей погибло, столько миллионеров с мировойизвестностью отправилось на дно…

«Боже ты мой…» — растерянно повторил про себя Бестужев. Дветрети… Будь такие потери военными, в какой-нибудь баталии, они потрясли былюдей в мундирах и звались бы беспримерными для мировой истории сражений… а тутречь идет о мирных пассажирах мирного корабля…

Маленький человечек нетерпеливо топтался рядом. Вытянув шею,он спросил с жадным любопытством:

— Герр Штепанек, а это правда, что моряки чуть ли невсе поголовно открыли бешеный револьверный огонь по обезумевшей толпе иперебили кучу народу? Ходят слухи, у шлюпок повсеместно разыгрывались ужасныесцены, пассажиры совершенно потеряли голову, сильные безжалостно топталислабых, мужчины из первого класса отшвыривали женщин и детей ради своегоспасения…

«Вот сукин кот, — подумал Бестужев. — Он жеизъясняется языком хлестких газетных врак, скотина этакая…»

— Боюсь, вас кто-то ввел в заблуждение,милейший, — сказал он холодно. — Ничего подобного на «Титанике» небыло.

— Но ведь говорят и пишут…

— Вам не кажется, что м н е как-то виднее?

Незваный гость вовсе не выглядел особо обескураженным. Онтихонько заговорил, прямо-таки зашептал доверительно:

— Вам, кончено, виднее… Но читателям, поймите вы,интереснее совсем другое. В конце концов, что нам, немцам, какой-то британскийпароход? Нам-то с чего их особенно выгораживать? Господин инженер, ну будьте выразумным человеком. Вы и представить не можете, сколько при умелой постановкедела можно будет зыжать из издателя… — он закинул голову, прикрыл глаза имечтательно продолжал: — Уникальные свидетельства выжившего пассажира… Очевидцажутких, кошмарных сцен на борту тонущего корабля… Я мог бы честно поделитьпополам все, что на этом удастся заработать. Разве вам не нужны деньги?

— Вы знаете, я выздоровел, — сказалБестужев. — Совершенно.

— Рад за вас, но при чем тут…

— А что тут непонятного? У меня вполне хватит силвыставить вас отсюда, а то и с лестницы спустить, — он нехорошоусмехнулся. — Думается, для вас это не будет чем-то особенно новым.

Он не двигался с места и не делал резких движений, ночеловечек все равно отступил на шаг и воскликнул встревоженно:

— Ну! Ну! Мы в свободной стране, где свободная прессаимеет право…

— Врать беззастенчиво?

— Да ладно вам…

— И что же? — спросил Бестужев. — В вашейсвободной стране представителей свободной прессы никогда не спускают слестницы? Ваша суетливость свидетельствует об обратном…

— Гром вас разрази, ну давайте поговорим, как разумныелюди. Неужели вы не понимаете всех выгод…

Дверь распахнулась, и на пороге возникла фройляйн Марта.Сделав два шага в палату, она остановилась, скрестила руки на груди и ледянымтоном произнесла:

— Вы здесь, герр Как-Вас-Там? Вам мало, что дважды васуже выводили?

И двинулась к ним, словно ожившая кариатида. Пожалуй что,при ее комплекций она могла сграбастать репортеришку за ворот и вынести ввытянутой руке, как нашкодившего котенка. Судя по искривившемуся в нешуточномиспуге лицу журналиста, эти соображения не одному Бестужеву пришли в голову…

Сиделка, однако, остановилась на полпути, простерла руку всторону распахнутой двери — не вытянула, а именно что простерла — инепререкаемым тоном отрезала:

— Вон отсюда!

Она была монументальна и непреклонна, как египетский сфинкс.После короткого промедления репортер, жалко улыбаясь, втянув голову в плечи,юркнул к двери (предусмотрительно обогнув сиделку на приличном расстоянии, каккрохотный рыбачий ялик огибает скалу), спиной вперед вывалился в нее, глупоулыбаясь и беспрестанно кланяясь, тут же его и след простыл.

— Отвратительный субъект, — в сердцах произнесласиделка. — Самое печальное, что это немец… Слава богу, из этих тупыхпруссаков, лютеранских заблудших овец… Добрый католик такого поведенияустыдился бы…

— О да, — сказал Бестужев.

Поскольку он, точнее, Штепанек, происходил из Австрии,фройляйн Марта и его полагала добрым католиком — а у Бестужева хватало такта еене переубеждать…

Поблагодарить за неожиданное спасение Бестужевне успел — фройляйн Марта, глядя на него с некоей материнской гордостью,сказала проникновенно: