получается, не уберегли! Ты понимаешь, что теперь будет?

— Понимаю. Но, думаю, мы что-нибудь придумаем, — подбодрил его я, тяжело вздохнув, и посмотрел в иллюминатор, за которым не прекращал бушевать шторм.

— Что? Что мы придумаем? Это нужно срочно придумать! Сейчас и здесь! — ещё больше запаниковал визави и топнул ногой.

— Здесь? — удивился я такой спешке. — Почему именно здесь? — А потом догадка пришла в голову: — Будет связь с Москвой и им будут нужны чёткие ответы? Я прав?

— Прав! — согласился тот, кивнув. — Сейчас из-за урагана связи нет. По словам капитана, из шторма мы выйдем только через два-три часа. И тогда связь наладится. А как наладится, я не сомневаюсь, Москва обязательно свяжется с нами и потребует объяснений. А если и не свяжется сама, то мы сами должны будем с ней установить связь. Произошло ЧП, и все члены комиссии обязаны доложить, как своему непосредственному начальству, так и курирующее эту поездку Министерство. То есть Минкульт.

— Ну Вы скажите тоже… ЧП… Какое ещё ЧП? — возмутился я.

— А что это, Васин, если не чрезвычайное происшествие? Что?

— Да ничего. Просто, э-э, казус. Мне кажется, ничего страшного не произошло. Как говорится: пустяки — дело житейское.

— Будет тебе дело, когда из комсомола за аморалку выгонят! — ещё больше нахмурился Лебедев, а затем, покачав головой, тяжело вздохнул: — И нам из-за тебя несдобровать.

Я понял, что человек сильно переживает, поэтому решил подойти к делу более конструктивно:

— Так значит два-три часа у нас на придумывание «алиби» есть?

— Нет у нас времени, — собеседник посмотрел по сторонам и негромко сказал: — Я и Кравцов сейчас обязаны взять у тебя показания. А каюта...

— На прослушке, — сообразил я. Почесал затылок и, посмотрев в почти безлюдный коридор, спросил: — А Кравцов-то где?

— Сейчас подойдёт. И нам нужно будет тебя допросить — то есть зафиксировать твои объяснения.

— Гм… Ладно. Допрашивайте.

— Но что ты будешь говорить?

— Буду молчать и всё отрицать.

— А потом? Потом что, признаешься?

— Нет. Потом я скажу, что у меня сильно болит голова, и я хочу в медсанчасть. Мы перенесём разговор, и я подумаю, как мне из этого дела выкрутиться.

— Не тебе, а нам, — вздохнул Лебедев, прошёл несколько шагов и, подойдя к двери в каюту, негромко сказал: — Помни, от твоих слов будет зависеть очень многое! — Открыл ключом замок, поправил галстук, откашлялся, в очередной раз тяжело вздохнул и скомандовал: — Проходи!

Глава 3

В течение часа давал сумбурные показания, основой каковых был тот факт, что я ничего не помню. Напирал я на то, что был растерян и ошарашен, не забывая при этом плакать и всячески давая понять всем подслушивающим товарищам, что не понимаю, в чём вообще меня обвиняют. Лебедев, выпучив глаза и сгорая от стыда за мой артистический талант, качал головой, я же в это время изо всех сил напрягался, показывая своё недоумение и неосознанное раскаяние. Весь мой монолог был построен на заливистом вранье, перемешанном с матёрой ложью, к которым для остроты ощущений были добавлены слёзы, сопли, истерика и невнятное бормотание.

Когда, по истечении 27 минут, мне это всё надоело, я, согласно сценарию, начал выть, держась за голову. Мой невольный свидетель фарса, согласно всё тому же сценарию, не подвёл, а недовольно буркнув, махнул рукой, отправив меня в медпункт, находящийся на первой палубе.

Облегчённо выдохнув, вышел из каюты.

«Так время «на подумать» я выкроил. Теперь, для полноты алиби, нужно отметиться в медпункте».

Идя по коридору в нужном направлении, опустил голову и старался на встречающихся по дороге пассажиров не смотреть — понимал, что выгляжу сейчас неважно. Народ, вероятно, видел мою раскрасневшуюся физиономию, поэтому шарахался к стенам, уступая дорогу.

До нужного места добрался довольно быстро. Там, к великому счастью, ожидающих приёма пациентов, не оказалось и я, постучав костяшками пальцев по двери, вошёл внутрь.

Не молодая врачиха, выслушав мою легенду о болях в голове, посочувствовала и дала таблетку анальгина, после чего посоветовала отдохнуть.

— Александр, вероятно, на Ваш юный организм так подействовала смена климата. Пойдите к себе в каюту и прилягте. Возможно, удастся уснуть. Если боли усилятся, немедленно вызывайте меня. Но скорее всего ничего страшного нет. Это просто процесс акклиматизации.

Я согласился с диагнозом, поблагодарил и, попрощавшись, пошёл к себе в каюту. Нужно было собраться с мыслями и найти решение проблемы, впрочем, если смотреть правде в глаза, то по большому счёту становится очевидным, что я для себя уже всё решил.

Однако до своей каюты я так и не дошёл.

— Саша, тебе срочно нужно к Лебедеву, — подбежал ко мне раскрасневшийся Кравцов, нагнав меня у лестничного пролёта.

— Вы как себя чувствуете? — не отреагировав на его слова, спросил я.

Полковник выглядел неважно. Он был бледен. Глаза красные. Взгляд злобный и какой-то отрешённый. Ему явно не здоровилось. Нет, я понимаю, что он на такой работе, где люди выточены из кремня и стали, но, тем не менее, акклиматизация и шок от последних событий явно не прошли для него бесследно и нанесли непоправимый ущерб здоровью.

— Плохо. Не молод я такие новости безболезненно воспринимать. Сердце шалить начало. Наверное, на пенсию пора.

— Так может, в медсанчасть зайдёте? Она тут не далеко, — предложил я.

— Сейчас не об этом... Сейчас нам срочно нужно к Лебедеву подняться.

— Да, я только что был у него.

— Надо ещё раз. Дело серьёзное, — поджав губы сказал полковник.

— Что случилось?

— Связь наладилась, и поступил звонок. Требуют тебя.

— Из Москвы? — решил уточнить я, понимая, что теперь придётся придумывать легенду на ходу.

— Нет. Из Бонна.

— Э-э…

— Вот тебе и «э», — с горечью в голосе констатировал полковник, и мы помчались наверх.

У входа на капитанский мостик нас встретил Лебедев.

— Васин, — сквозь зубы прошипел он.

— Не волнуйтесь. Не подведу, — ободрил его я.

— Прошу тебя — без самодеятельности! Никакой конкретики! Всё отрицай!

— Помню! Знаю! Сделаю! — сказал я, открыл дверь и, попросив разрешения капитана подняться на капитанский мостик, таки вошёл в святая святых корабля.

Снял трубку и сразу же протараторил:

— Алло! Марта?! Тут