марш ко мне в каюту! — согласилась со мной мама и, открыв дверь, потянула за рукав. — Мы поговорим у меня в каюте! А ну, быстро заходи!!

Я, было, собрался посопротивляться, чтобы попробовать придумать какое-нибудь объяснение, но в этот момент мне пришли на помощь.

Чья-то рука схватила меня за кисть и потянула в другую сторону.

— Васин! А ну идём! Мне с тобой срочно нужно поговорить!

Повернулся и увидел тяжело дышавшего Лебедева.

— Давайте позже! — предложил я.

— Вот именно! — поддержала меня мама, вновь начав тянуть в каюту. — Раньше надо было говорить, а теперь буду говорить я!

— Нет, Вера! Сначала он пройдёт со мной! — сильнее потянул меня за руку мидовец.

— Нет, со мной! — не согласилась мама.

— Прекратите! Отпустите своего сына!

— Не отпущу!

— А я говорю: отпустите! Тут дело государственной важности! — упорствовал Лебедев.

— Поздно! Теперь это моё дело! Я его мать! — не отступала мамуля.

И противоборствующие стороны с кряхтением занялись перетягиванием каната в моём лице.

Подождав с минуту и поняв, что силы у соперников почти равны, так как я всё это время простоял на одном месте — на пороге, не двинувшись ни в каюту, ни в коридор, ни на шаг, я решил прекратить этот цирк. Напрягся и освободил обе руки, вырвав их из захватов соперников по увлекательному виду спорта.

— Ну, хватит. Люди кругом. Неудобно.

Посмотрел на столпившуюся вокруг нас толпу и некрасиво показал на них рукой.

— Люди? — выглянула из каюты мама.

— Люди?! — удивился Лебедев и резко повернул голову на зевак. Зло ощерился и громко произнёс: — Тут дело государственной важности! Всем разойтись по каютам! Считаю до трёх! Кто не уйдёт, пусть пеняет на себя! По прибытии в порт, он будет немедленно отправлен в Москву. Раз...

Два, он даже говорить не стал, потому что народ был понятливый и мгновенно испарился, разбежавшись кто куда.

— Ого! — хмыкнул я, оценив командный голос мидовца.

— Ага! — сказал тот и, посмотрев на маму, добавил: — Он к Вам зайдёт через час. Сейчас нам предстоит серьёзный разговор! — повернулся ко мне и скомандовал: — За мной.

Я спорить не стал. Дело действительно было несколько необычное и можно сказать — судьбоносное, то, которое могло и наверняка сможет повлиять, как на судьбу милого мальчика, на судьбу страны, так и, не побоюсь этого слова, судьбу мира и всего человечества в целом. Чмокнул маму в щёчку, улыбнулся ей и, сказав, что скоро буду, проследовал за главным ответственным лицом в нашей отчаянной экспедиции.

Лебедев, как и всё руководство, обитал на второй палубе. Прошли по коридору и спустились вниз. Там, не дойдя до своей каюты, Лебедев остановился у открытой комнаты отдыха и, посмотрев по сторонам, прошептал:

— Ты понимаешь, во что ты вляпался? Скажи честно: это всё правда?

— Нет, конечно!

— Ты хочешь сказать — это провокация?

— Провокация? Гм... Ага! Да! — закивал я. — Правильно Вы говорите. Так и надо сказать.

— То есть? Что значит сказать?

— Ну, что, мол, это не я. Что, мол, это кто-то другой. И что, мол, это провокация, — напомнил страус собеседнику его же слова.

— Погоди. Погоди. Ты не говори, что я говорю. А говори, как было, — замотал головой Лебедев и, прищурившись, спросил: — Было?

— Что? — включил дурачка милый страус, лихорадочно крутя шеей в поисках песка.

— Прекрати Ваньку валять! Говори, как на духу! Было или нет?

— Я Вас не понимаю, — продолжил я не понимать.

— Всё ты понимаешь! Честно говори: было то, после чего дети появляются на свет?

— Ну...

— Ну, ты, Васин, и кабель! — хищно прошипел мидовец и, брезгливо сморщившись, добавил: — Позор советского народа!

— Я не помню! Это не я, — я зарыдал на плече Лебедева и потребовал. — Возьмите тест ДНК на отцовство!

— Что за тест?

— Тест на отцовство. Вы что не в курсе?

— Нет.

— Гм, — на секунду прекратил я плакать и попытался вспомнить, когда же появился такой тест? В памяти всплыл 1991 год.

«Чёрт возьми!» — чертыхнулся я и от досады, что до нужного года ещё тринадцать лет и заплакал ещё сильнее, говоря всему Свету: — Я не хотел!

— Если бы не хотел, так и не делал бы! Тебя что, кто-то заставлял?

— Нет, оно просто так вот завертелось и… инстинктивно так получилось…

— Завертелось у него, понимаете ли! Инстинкты, понимаете ли, возобладали!! Ты что, животное?!

— Э-э, нет… хны-хны-хны…

— А мне кажется — Да! Ты же всех нас подвёл! И не только нас, но и всю нашу страну!

— Чем?

— Я бы, Васин, упомянул тот орган — коим именно ты и подвёл, но не буду. Потому что я культурный человек. А ты ещё молод, чтобы такое слышать!

— Ясно. Спасибо! — поблагодарил собеседника юноша.

«И, действительно, зачем мне такие страсти слушать».

— Не за что тебе меня благодарить! Тебе не благодарить надо, а начать думать головой! Головой, Васин. Той, что на плечах, а не другими частями тела! Понял?!

— Да.

— Ничего ты не понял! Я тебе сто раз говорил: не умеешь делать дело, не привлекая внимания и без последствий — не делай! — рычал он.

Я не помнил, чтоб он мне такое говорил прежде, но, впервые наблюдая настолько сильно разошедшегося мидовца, решил ему об этом не говорить и не спорить. Вместо этого согласно кивнул и чётко сформулировал свою мысль:

— Ну, так это... Я.... э-э... В общем-то... Так сказать… В принципе… Гм...

Тот, услышав настолько точное оправдание греха, постоял с полминуты разглядывая меня, словно Ленин буржуазию, а затем подвёл итог моего блеянья:

— Хватит мычать как корова! Наделал дел, имей мужество за них ответ держать! А его — ответ, тебе держать придётся по всей строгости закона! Понял?

— Э-э, ага...

— Чёртов предатель! — неожиданно вскрикнул он. Крик был громкий и, вероятно, именно этот факт образумил кричащего, потому что через секунду он уже прошептал: — Как ты мог?! Ты же нас всех погубил! Теперь нас всех уволят!

— Почему? И вообще, причём тут вы?

— А кто? Кто тебя там должен был оберегать? Кто должен был защищать? Мы! А мы,