В таком положении были свои плюсы и минусы. Человек начинал почти спокойно относиться к болезни, не делая большой трагедии из крови на платке и не шарахаясь от тех, у кого кашель, но это же заставляло привыкать к мысли о смерти.

Конечно, в санаторий не допускали тех, у кого болезнь выражена слишком явно, умирали в Клаваделе немногие, в основном те, кто бывал здесь уже не впервые, но все же умирали. Если в каком-то номере слишком рьяно проводили дезинфекцию, все понимали, куда выбыл «гость».

Я так подробно описываю ситуацию в Клаваделе, чтобы было понятно, в каких условиях мы встретились с Полем. Думаю, окружающая обстановка оказала большое влияние на нашу жизнь.

Итак, по порядку.

Попытку описать Клавадель сделал позже Томас Манн, поместив своего героя в этот санаторий. Но ему не удалось.

Чтобы понять, что такое любой санаторий такого типа, неважно, для чахоточных или других больных, нужно оказаться там не заезжим гостем, прибывшим от скуки, а больным. Это разное состояние и меняет все вокруг.

Даже проникнувшись духом лечения, герой Манна не стал настоящим постояльцем Клаваделя.

Но в остальном все верно – горы, постоянные прогулки, многочасовое лежание на верандах, то и дело градусник во рту, врачебные осмотры и еда.

Сутки именно так и делились – лежание, прогулки и еда.

Мы лежали в своих постелях по ночам, на лежанках во время дневного сна, в шезлонгах на открытой террасе, если позволяла погода.

Мы гуляли по дороге, вдыхая и вдыхая чистейший горный воздух.

И мы ели. Наверное, Ели надо писать именно так – с большой буквы. Питанию в Клаваделе уделялось особое внимание. Обилие и разнообразие еды могло поспорить с любым дорогим рестораном Европы. Первый завтрак, второй завтрак, обед, полдник и ужин… Никогда бы не подумала, что больной человек может поглощать столько за день!

Это было первое, на что я обратила внимание в столовой, – аппетит, с которым приговоренные уписывали разносолы за обе щеки. Позже я тоже ела немало, хотя и меньше многих. Сказывался горный воздух, он магическим образом усиливал аппетит.

В первый день я попала на обед и, хотя чувствовала себя после путешествия неимоверно уставшей, попыталась последовать примеру остальных, то есть попробовать все предложенное. Не получилось, было слишком много и к тому же питательно – суп, рыба, мясо, птица, все это с большим количеством овощей в виде гарнира, овощи сами по себе, сыр, фрукты, выпечка, любые соки или напитки, конечно, не горячительные. Кофе, чай, молоко, бульон, горячий шоколад – это и многое другое можно получить в любое время дня вместе с сухариками, бисквитами, гренками, пирожными или простой булкой.

И это не на выбор, а для каждого!

Я огляделась почти в ужасе, разве можно предлагать столько больным? Но увидела, как загорелые (прогулки и лежание на солнце) люди уписывали еду за обе щеки.

Вообще, по загару можно было безошибочно определить, кто сколько пробыл в Клаваделе, у тех, кто прибыл давно, лица бронзового цвета, новички вроде меня – бледно-зеленые.

Я относилась к последним. Соседка по столу, заметив мое оторопелое смущение, с усмешкой заметила:

– Ничего, погуляете по горам, тоже будете кушать без остановки. Здесь это приветствуется – поднимают гемоглобин.

Вечером кулинарное безумие повторилось – снова был суп (очень вкусный, кстати), жаркое, разное тушеное мясо с овощами на выбор – кто-то предпочитал телятину, а кто-то свинину или птицу, кто-то картофель, а кто-то шпинат, безумное количество выпечки от огромных кусков торта до крошечных профитролей и марципановых фигурок, лучшие сыры и любые напитки.

И это при том, что между обедом и ужином все подкрепились плотным полдником с огромными кусками разных пирогов, плюшек, булочек, пряников и прочего, горячим шоколадом, сливками, круассанами… Тем, кто не любил сладкого, подавали бульон – мясной или рыбный с соответствующими пирогами.

После такого подкрепления сил организм сам требовал либо полежать, либо погулять. Все на свежем воздухе, потому к следующему приему пищи аппетит снова давал о себе знать.

Такая круговерть еды, прогулок и сна могла затянуть, как болото.

Единственное послабление, которого я добилась, – разрешения читать во время лежания на веранде и совершать длинные прогулки. Состояние мое по сравнению со многими окружающими оказалось не столь уж тяжелым, вернее, совсем не тяжелым, врач пообещал, что если я буду соблюдать все требования: хорошо питаться, отдыхать, гулять и не нарушать режим, то смогу вернуться домой здоровой.

Я не очень-то поверила, наверняка они говорили так всем, но решила, что действительно выздоровею. Обязательно!

Одной из причин явилось присутствие в Клаваделе заинтересовавшего меня юноши.

Я не проявила бы к нему повышенный интерес, не окажись он предметом внимания сразу нескольких молодых особ разного возраста и степени интеллигентности, а если я вижу, что за кого-то борются другие, мне непременно нужно им обладать, независимо от того, нужно ли это в действительности. Боюсь, что в моем случае начиналось именно так, а уже потом развилось в серьезные отношения.

Молодого человека звали Эжен Грендель. В Клавадель он приехал со своей любвеобильной мамашей Жанной-Марией Грендель, которая делала все то, что мне так ненавистно в любвеобильных мамашах: она зорко следила, чтобы сынок съедал все с тарелки, гулял положенное время, дышал воздухом на террасе (ему, как и мне, разрешили читать во время лежания в шезлонге) и не волновался, то и дело поправляла что-то – то салфетку на его коленях, то галстук на шее, то выбившуюся прядь волос…

А еще она звала сына Жеженом, видно, имитируя его детский лепет.

От такой заботы лично я либо сбежала бы либо повесилась. Юноша терпел, видно, бороться с любвеобильной мамашей бесполезно, и он привык.

Сначала мне стало его жалко, и даже появилось желание бросить скатанный хлебный шарик через стол в тарелку мадам Грендель. Но что-то остановило.

Нет, не правила приличия, появилось вдруг чувство, что от этой женщины будет многое зависеть в моей собственной жизни. Что за чушь?

Но так и произошло.

Интересно, как сложилась бы моя жизнь, соверши я тогда эту проделку? Мамаша Грендель увезла бы своего сыночка под мышкой в другой санаторий подальше от русской нахалки?

Иногда бывает полезно вовремя остановиться.

Жежен был интеллигентен, скромен и молчалив.

Когда девушка, обычно отдыхавшая в соседнем со мной шезлонге, сказала, что он пишет стихи, я даже тихонько присвистнула: бедолага еще и поэт! Наверное, только поэт мог вытерпеть такую материнскую заботу… Жежен, кажется, свои кандалы даже не замечал.

Соседка передавала добытые сведения: они из Парижа, супруг мадам Грендель весьма состоятелен, он торгует землей в Париже, Жежен закончил учебу, но поработать не успел – заболел. У него поражено только левое легкое, и то немного, но бдительная мама немедленно повезла единственного сына на курорты. Они были в Арозе, а вот теперь в Клаваделе. Жежен действительно пишет стихи, только хорошие или нет – соседка не знала, она не читала по-французски.