И сотрудники сработали оперативно. К обеду информация лежала на Шурином столе. Ничего особенного в ней не было, за исключением того, что воспитывала Толю бабушка. Родителей лишили родительских прав, когда мальчику было два года. Они уехали в неизвестном направлении и больше никогда не интересовались сыном.

— Пили? — спросил следователь оперативника Рината Ахметова.

— Пили, — подтвердил тот и пододвинул следователю копию с пожелтевшей от времени бумаги.

— Друзей нет?

— Друзей в классическом понимании слова нет, есть приятели, но и с ними Стригунов почти не видится, более или менее частые контакты у него только с соседом с первого этажа.

— К этому соседу я схожу сам. А вы все-таки ненавязчиво опросите других соседей и коллег по работе.

Ринат кивнул и вышел из кабинета, плотно прикрыв за собой дверь.

* * *

Сосед Анатолия Корней Фролович Старостин был не ровесником Стригунова и даже не просто взрослым мужчиной, а 75-летним пенсионером, бывшим боцманом одного из торговых судов несуществующего ныне Советского Союза.

Корней Фролович оказался человеком общительным и хлебосольным. Он охотно согласился поговорить со следователем, хотя и удивился слегка, что тот интересуется Толиком Стригуновым.

Уже через десять минут следователь сидел на кухне и ел вместе с хозяином котлеты с картошкой.

От стопки отказался, приложив руку к груди, проговорил: — Простите, отец, но на работе ни-ни. Сами понимаете, служба.

Корней Фролович согласно кивнул: — Как не понять. А от чайку не откажетесь?

— От чайку не откажусь.

— У меня баранки свежие есть.

— И баранки буду.

После еды Корней Фролович закурил трубку и спросил: — И что же Толик натворил?

— Пока не знаю…

— А подозреваете в чем?

— Простите, отец, не могу сказать.

— Понимаю, — кивнул Корней Фролович, — тайна следствия.

— Она самая. А вы хорошо знаете Анатолия?

— Как не знать. Хорошо знаю, можно сказать, с пеленок. Я, конечно, по нескольку месяцев отсутствовал. По долгу службы, — добавил он со значением и посмотрел на Наполеонова, чтобы убедиться в том, насколько следователь проникся важностью его работы.

Шура утвердительно кивнул, преданно глядя в глаза старого боцмана.

— Отсутствовать-то я отсутствовал, но всегда возвращался. С бабкой его мы приятельствовали. Я помогал им чем мог. Сами понимаете, одинокая женщина с пацаненком.

Шура снова кивнул.

— То кран протечет, то колонка забарахлит, то дверь покрасить надо, то почтовый ящик починить. А она меня на чай приглашала, да и сейчас приглашает, пироги Степанида Матвеевна отменные печет и варенье замечательное варит. Впрочем, все у нее в руках спорится.

— А Толик? — попытался Наполеонов вернуть разговор в нужное ему русло.

— Толик рос хорошим, послушным мальцом. Любознательный очень был. Мы с ним одно время увлеклись моделями кораблей. Потом Толик к этому занятию охладел. А макеты я сохранил. Хотите посмотреть?

— Хочу, — ответил Шура.

Старостин провел его в большую комнату, подвел к застекленной стенке.

— Вот они, наши корабли, — Корней Фролович отодвинул стекло и любовно погладил один из макетов.

Шура с первого взгляда разглядел, что модели сделаны искусно и с большой любовью.

— Вижу, что и вы, Корней Фролович, приложили к ним руку.

— Приложил, — улыбнулся Старостин, — не скрываю.

— К кораблям Толя охладел, — проговорил Наполеонов, — что же стало его новым увлечением?

— Об этом я говорить не хочу, — неожиданно замкнулся Старостин.

— Почему? — невинно поинтересовался Шура, — надеюсь, это были не наркотики?

— Кабы наркотики, — пробурчал Корней Фролович.

— И думаю, не торговля людьми и оружием?

— Да вы что, спятили, что ли?! — рассердился боцман: — Пацаненку лет одиннадцать-двенадцать было, не помню точно.

— Порнография?

Старостин подавился сунутой в рот трубкой и, выплюнув ее в сердцах, постучал по лбу пальцами, при этом выразительно поглядев на следователя.

— Вы хотите сказать, что мальчик Толя спятил?!

— Не мальчик Толя, а вы, капитан, — Старостин махнул рукой, — впрочем, и мальчик Толя тоже.

— Вот это уже становится интересным, — проговорил Наполеонов.

— Это неинтересно, это печально. Толик влюбился! Но кто не влюбляется в отрочестве?!

— Действительно, кто, — согласился Наполеонов.

— Но у всех эта первая влюбленность тает, извините за лирику, как утренний туман. А у Толи…

— Что у Толи? — поторопил его следователь.

— У Толи это перешло в хроническую форму. И если б еще девка была путевая, — вздохнул Корней Фролович.

— А девка, простите, гулящая?

— Гулящая — не гулящая, не в этом дело.

— А в чем?

— Толик для нее игрушка, забава, держит его на короткой веревочке и дергает. Сам слыхал, как она его бычком называла, теленочком. Тьфу! Глаза бы мои ее не видели!

— А она что, часто к нему приходит?

— Нет, — нехотя признал старик, — чаще его к себе по телефону вызывает.

— И что Стригунов?

— Бросает все и несется к ней сломя голову.

— Прямо уж бросает и несется? — недоверчиво спросил Наполеонов.

— Да что я врать, что ли, буду?! — рассердился боцман. — Вот были намедни на рыбалке, кстати, на ночной, так эта цаца ему позвонила, и Толик все побросал и уехал. Я грешным делом обиделся на него тогда сильно, — вздохнул Корней Фролович и потер грудь с левой стороны.

— Да, тяжелый случай, — проговорил следователь.

— Еще какой тяжелый, — согласился Старостин, — как приворожила она его. Бабка его Степанида Матвеевна уже и к попу ходила, и к ворожейке.

— Не помогло? — поинтересовался Наполеонов.

— Нет, — покачал головой боцман.

— Тут к психологу надо, — закинул удочку следователь.

— Есть у меня знакомый доктор, в психушке работает, — признался Старостин, покосившись на Наполеонова. — Я пытался у него намеками проконсультироваться…

— И что?

— Он там такую научную муть развел, мол, это зависимость такая, типа наркомании, и требует серьезного лечения.

— Ну, в общем-то, ваш знакомый прав…

— Не класть же нам со Степанидой Матвеевной Толика в психушку, — вздохнул Старостин.