Гарман купил сиамскую кошку, которая целыми днями ходила по дому и кричала, как ребенок. Однажды мы нашли ее отравленной позади домика Гармана. Мы подозревали генерала.

Гарман любил ездить верхом и купил себе лошадь, но, когда коммунистическая деятельность целиком поглотила его, он отдал ее брату. Он отказался от всего ради коммунизма и получал удовольствие от своего аскетичного образа жизни. Очевидно, мне в таких условиях становилось только хуже и хуже.

У Гармана не получилось «сделать коммуниста» из меня, но со своим зятем Уишем он преуспел больше — бедная Лорна скоро стала сходить с ума от его доктрин из «Дейли Уоркера». В конце концов Уиш превратил свое издательство в рупор Москвы. Стал убежденным коммунистом и Рикуорд, а Джеки, будучи примерной женой, с готовностью приняла его взгляды — лишь бы сохранить мир в семье. Я честно предприняла попытку притворяться, но попросту не смогла пересилить себя. Вскоре на любое упоминание коммунизма я реагировала как бык на красную тряпку. Когда Гарман на меня злился, он называл меня не шлюхой, а троцкисткой.

Старшая сестра Гармана с мужем, южноафриканским поэтом Роем Кэмпбеллом, бежала из Испании во время революции, и мы поехали навестить их. Они жили в доме Уиша, словно беженцы. Они стали такими прожженными фашистами, что Гарман больше не желал их видеть.

Как-то раз, когда Гарман уехал по делам Коммунистической партии, ко мне в «Тисовое дерево» приехал Герхарди. Он заставил меня пообещать ему, что он не пересечется с Гарманом: они радикально расходились в интеллектуальных и политических вопросах. Внезапно Гарман вернулся без предупреждения, и возникла крайне неловкая ситуация. Между ними постоянно разгорались ужасные споры, и Герхарди так и не поверил, что я не специально все это подстроила.

Мы страдали от набегов крыс, и поскольку в наших краях не водилось крысоловов, Гарману пришлось самому заняться их истреблением. Он заманивал их в стога сена, а затем поджигал их. Когда крысы начинали удирать, он забивал их длинной палкой. Чтобы найти в себе силу духа на это жуткое занятие, он представлял, что крысы — это фашисты, и выкрикивал ругательства при каждом ударе. Крысы забирались в дом и там травились разложенным ядом. Они издыхали в самых неожиданных местах: под половыми досками, которые приходилось вынимать, а одна крыса забралась в бак для воды. Это доставило нам кучу хлопот, поскольку ее тушка перекрыла ток воды, и нам пришлось прочищать весь бак.

Летом 1936 года я поехала одна в Венецию на десять дней. Мне нужно было вернуть Синдбада Лоуренсу, который снова перебрался на континент, и еще я решила задержаться, чтобы встретиться с Мэри в Италии. Первые несколько дней я провела в компании Синдбада и Мэри, но когда они уехали, я, оставшись одна, испытала невероятное счастье. До сих пор мне даже в голову не приходило, что я могу с удовольствием проводить время в одиночестве и дни кряду не говорить ни с кем, кроме случайных встречных. Я жила в очень своеобразном режиме и делала все, что пожелаю. Меня не сдерживало ничье влияние или критика, и я могла всей душой наслаждаться Венецией.

Я проходила по городу многие мили в любое время дня и ночи, заходя в кафе там, куда меня занесут ноги. Я вновь увидела все свои любимые церкви и музеи и ела карпаччо с прежним восторгом. Я столкнулась только с одним соблазном за эти десять дней, но я бежала от него, как от дьявола. Это был привлекательный молодой человек, который встречался мне на каждом шагу, но тогда я еще была влюблена в Гармана.

На обратном пути я остановилась в Париже у своей матери, и мы отправились вместе за покупками. Это всегда поднимало ей настроение. Она несколько раз на один день приезжала в «Тисовое дерево» и, недоумевая от моего нового образа жизни, не одобряла его еще сильнее прежнего. Она хотела отдать мне свое жемчужное ожерелье, но Гарман сказал, если я приму его, я должна буду его продать и отдать деньги партии. Само собой, ожерелье осталось у матери.

Когда я вернулась в Лондон, Гарман нашел там трехкомнатную квартиру напротив «Фаундлинг Эстейт». Она находилась на одном из верхних этажей, в кронах деревьев, и была крохотной, но уютной. Мы давным-давно забросили квартиру в Адельфи, поскольку она была слишком мала для Гармана и Филлис. Гарман, как всегда, обставил квартиру с большим вкусом. Я редко там жила и в основном оставалась в Питерсфилде.

Синдбад теперь был студентом Бидэльской школы-интерната. Это была первая в Англии школа с совместным обучением и поэтому считалась очень прогрессивной. Синдбаду там ужасно нравилось: он играл в школьной команде по крикету и больше ни о чем не думал. Я была счастлива, что Лоуренс устроил его в школу рядом со мной — всего в шести милях от «Тисового дерева». Каждое воскресенье я забирала его на весь день, и он играл в теннис, плавал в бассейне и ел паэлью Китти и английские трюфели.

Дебби выпустилась из дамской школы и теперь училась в прогрессивном интернате в Уимблдоне. Пегин хотела быть с ней, поэтому мы отправили ее следом. Поначалу и Пегин, и Синдбад терпеть не могли учиться в интернате, но очень скоро их недовольство сменилось восторгом. Пегин приезжала домой каждые выходные вместе с Дебби.

В декабре 1936 года в американские газеты стали просачиваться слухи о грядущей свадьбе короля и миссис Симпсон. Англичане об этом не знали. Журнал «Тайм» подвергали цензуре и резали перед тем, как он появлялся в продаже, но Кей поделилась со мной подпиской, которую доставляли прямиком из Америки; я была одной из немногих, кто обо всем знал. Мы с Гарманом поспорили, правдивы ли слухи, и в случае свадьбы короля с миссис Симпсон он должен был жениться на мне.

Однажды вечером, когда я была в «Тисовом дереве» с Эмили, Гарман прислал мне телеграмму с известием о «большой американской победе» и поздравлениями. Разумеется, я сказала ему, что теперь он должен сдержать слово и взять меня в жены. Но он понимал, что уже поздно и мы слишком расходимся в своих взглядах на коммунизм, чтобы пытаться наладить отношения. Как раз перед этим он предпринял последнюю попытку обратить меня, завербовав под свои знамена Эмили, но и это не сработало.

Я так взбесилась, когда он отказался жениться на мне, что пошла в сад и разворотила его любимую клумбу. На ней было много редких растений, и я вырвала каждое и швырнула их через забор на соседнее поле. Та ночь выдалась самой холодной в году. На следующий день мне стало так стыдно, что я собрала все растения и попросила Джека мне помочь. Он отреагировал так, будто ничего необычного не произошло, и вместе со мной погрузил их на тележку. Мы высадили их заново, за исключением тех, что замерзли за ночь. Этот инцидент едва ли помог воплотить в жизнь мои надежды на брак. А клумбу я потом назвала именем миссис Симпсон.

Неделю перед отречением мы находились в состоянии крайнего возбуждения. Вся жизнь в Англии замерла, за исключением продажи экстренных выпусков газет. В магазинах было пусто — люди просто не могли думать ни о чем другом. Наконец мы услышали по радио речь короля по случаю его отречения от престола, во время которой расплакался даже Гарман.

Синдбад в то время жил со мной — он поправлялся после скарлатины. На неделю он забыл о крикете и тоже ждал последних известий о королевском отречении.