— Быстрее! Мне удалось ненадолго смыться от нее, — театрально провозглашает он. — Смелость во хмелю! Сам делал! Все натуральное. Из сливы. — Быстро оглянувшись, не смотрит ли кто на нас, он вдергивает меня за руку в туалет и прислоняется спиной к двери. Стянув бороду на шею, он отпивает глоток наливки.

— А не пора ли притормозить? — растерянно бормочу я. Выглядит он, мягко говоря, изрядно раскованным.

— Только так я могу иметь дело с этой женщиной! Она предстала сказочной королевой. Сияет блестками. Как Оксфорд-стрит, — ворчит он и сует мне фляжку, я делаю глоток — только чтобы выказать солидарность, и мне тут же становится невыносимо жарко. — Почему вы не снимаете пальто, Люси? — Он берет у меня фляжку и делает еще пару глотков. — Не может же под ним быть все плохо?

Но именно так и есть. Под длинным, до щиколоток пальто, которое одолжил Том, скрывается сшитый на заказ костюм феи, переделанный на скорую руку Буквоедкой для нашего случая. Хотя она и заявила мне, что в основе замысла — наряд для фигурного катания, я подозреваю в нем иную основу: нанесение мне максимального оскорбления. Костюм представляет собой короткое зеленое фетровое платьице, затянутое в талии, с юбкой в складку, чудовищно увеличивающей размеры моего зада.

— И как? — спрашиваю я, нервно покусывая губы.

— Хо-хо-хо! А ведь я мог бы это пропустить! Вы похожи на сочный перезрелый фрукт, например, сливу-венгерку. — Он отступает назад и чуть не сшибает раковину. — А вот их следовало бы чем-то прикрыть…

Я никогда не видела его в таком состоянии. Когда мы вместе сидели в пабе, его тяга к спиртному была заметно более сдержанной. Я подхожу, чтобы помочь ему подняться.

— Простите, я без закуски, — галантно пошатывается он.

— Как продвигается книга? — делаю я ответный реверанс.

— Ирак! — икает он. — Завяз. Чушь собачья! Я пропустил уже два крайних срока.

Кто-то барабанит в дверь.

— Санта-Клаус, это сказочная королева, ты здесь? Вы там вместе с феей?

— Нет! — кричит он. — Я сейчас иду! Только приведу себя в порядок! — Он натягивает бороду. Отверстие для рта оказывается как раз возле правого уха.

— Зачем вы лжете? — свирепо шиплю я. — Если мы сейчас выйдем, это будет выглядеть так, будто мы занимались здесь чем-то недозволенным!

— Лезьте в окно! — выдыхает он на меня перегаром. И снова икает. Отверстие очень маленькое. Я просовываю сначала голову, затем плечи. Уже второй раз менее чем за два месяца мне приходится заниматься чем-то подобным, а я со времени предыдущего эксперимента не сделала никаких выводов.

Все идет хорошо до тех пор, пока моя задница не застревает в оконном проеме. Юбка задралась мне до плеч, и я знаю, что мои ягодицы теперь прикрывает от глаз Роберта Басса лишь пара шерстяных колгот. Я изо всех сил дергаюсь, а он толкает меня сзади; при других обстоятельствах это могло бы казаться приятным. Я фокусирую зрение и вижу, что по дорожке к нам приближается Само Совершенство.

— Не собираюсь ничего спрашивать! — восклицает она, завидев, что я простираю к ней руки. Подбежав, она начинает меня вытаскивать. — Нам нужно немного перевернуть ее на бок! — кричит она Роберту Басу, явно получая удовольствие от своего вмешательства и проблемы как таковой. — Сейчас эта пробка вылетит! — уже откровенно ликуя, пронзительно кричит она.

Роберт Басс грубо переворачивает меня в нужную позицию, и я оказываюсь внизу на тротуаре. Мое достоинство порвано в клочья.

— Мы тренируемся, — сообщаю я избавительнице. — Здесь такой же размер отверстия, как в дымоходе.

Уже совсем поздно вечером я размышляю над этим инцидентом. В уравнение добавились дружеские отношения — скорее, Лорел и Харди[52], чем «История любви». Меня ненадолго посещает мысль, что мы, должно быть, становимся друзьями, как это и предсказывала Кэти пару месяцев назад.

Я чувствую облегчение. Теперь я могла бы принять колье Тома, если бы оно вдруг вновь появилось, с чистой совестью.

Я понимаю, что рождественские праздники будут упражнениями в дипломатии, едва в своей вязаной шапочке мой отец открыл нам двери. Шапочка на нем — из тех ярких разноцветных афганских нелепиц с наушниками. И выглядит все так, будто он надел ее нарочно, чтобы досадить Петре, которая столь революционные преобразования в одежде не приемлет. Однако в их фермерском доме на окраине Мендипса очень холодно, и потому он в шапочке. И ему нет дела до того, какая она. Я радостно приветствую его и крепко обнимаю, влекомая искренним чувством, а также желанием определить, сколько всего на нем надето. Это лучше любого термометра может подсказать мне, какой температурный режим нас ждет.

— Не думай, что я не понимаю, что ты делаешь, Люси, — шепчет он мне на ухо. — Ответ — три, не считая жилета.

Тема отопления дома моих родителей старше, чем я. Единодушное мнение — дом плохо утеплен, радиаторы слабые, двойные рамы ужасающе не подходят по размеру, поскольку дом был куплен по дешевке у кого-то, кто совершал сделки по телефону, в середине семидесятых. Мои родители очень любят выгодные покупки.

Из широких каминных проемов, обещающих так много жара своими каменными накладками по обеим сторонам очага, несет холодом. Много раз за эти долгие годы я наблюдала, как гости, зайдя в гостиную, сбрасывали свои пальто и теплые свитера при виде потрескивающих от огня поленьев, однако остальную часть визита проводили, тайком, чтобы не обижать хозяев, напяливая одну за другой одежду. Иные же приходили, чтобы насладиться этим спектаклем. И, как мне известно, делали ставки на то, кто не выдержит первым.

Какой жестокий обман — тепло и уют негреющего огня, как брак без любви. Иллюзия комфорта. А от сознания, что надежды согреться нет, становится еще холоднее. Поэтому давным-давно мы научились сбиваться в кучу на двух диванах в гостиной. Этих тяжеловесных монстров я помню с самого детства. В порыве импровизации моя мама подкладывает под диванный матрас пару подушек, чтобы вернуть упругость изношенным пружинам. Но даже те, кто является счастливым обладателем пышных ягодиц, заметно вздрагивают, садясь на диван. Глубинная правда того, что Том окрестил «холодной войной», заключается в том, что мои родители исповедуют пресвитерианский взгляд на комфорт. Корнями он уходит в их детский опыт времен Второй мировой войны, и с тех пор они никогда не жили без строгого ограничения во всем. Несмотря на то, что отец клянется, будто он всю зиму не выключает отопление на ночь, после программы новостей в десять часов вечера тепло из батарей таинственным образом исчезает, сопровождаемое бульканьем и сухим хлюпаньем, а все вечерние омовения в ванной сопровождаются лязганьем зубов.