— Спасибо, — говорю я ему, крепко держа Фреда за руку. — Ситуация была патовая.

— Не стоит беспокоиться. Хочу спросить, не подвезете ли вы меня на эту встречу сегодня вечером?

— Это самое меньшее, что я могу для вас сделать. — Мой язык снова опережает мои мысли, но я принимаю твердое решение — не дать зачахнуть этой его попытке завязывания дружеских отношений. Впервые Роберт Басс проявил в отношении меня инициативу. Я оправдываю свою слабость, приводя в качестве довода то, что было бы просто невежливо отказать ему и что в любом случае это не содержит в себе ничего более опасного, чем только отвезти его на собрание, которое воспоследует в доме Буквоедки на предмет обсуждения организации школьного рождественского праздника. Да, есть что-то подростково-безрассудное в ожидании той невольной близости, которую провоцирует автомобиль. Неловкие маневры, ручной тормоз, упирающийся в живот Роберту Басу, когда он наклоняется, чтобы поцеловать меня, и тянет меня к себе на колени, — все это возникает в моем мозгу с ошеломляющей четкостью. Даже при полностью опрокинутом сиденье моя голова ударилась бы о крышу. Затем я думаю о том, как выглядит моя неприбранная машина. Заплесневелые яблоки на полу у пассажирского сиденья, липкая ручка перчаточного ящика и шоколад, впрессованный в подушки сиденья. Я принимаю решение не убирать его — в качестве меры, способствующей подавлению искушения.

— Это будет отлично, Люси, — говорит он. — А до тех пор остерегайтесь маленьких детей. — Тут он запрокидывает голову назад и смеется — так громко, что люди начинают обращать на него внимание.

Отведя Фреда в детский сад, я иду на ленч, о котором мы договорились с Петрой. Стоит один из тех холодных зимних дней, когда небо ярко-голубое, а солнце на нем еще более желанно после нескольких недель отсутствия. Я сижу в автобусе на пути к универмагу «Джон Левис» на Оксфорд-стрит, прижимаясь щекой к холодному стеклу, и прикрываю глаза от ослепительного солнечного блеска, чувствуя что-то очень похожее на удовлетворение, несмотря на предстоящую непростую беседу. Сейчас позднее утро, пассажиров позади меня нет, и водитель аккуратно вписывается в повороты, так, чтобы я не стукнулась головой о стекло. Побыть в одиночестве для меня такая же роскошь, как сеанс ароматерапии в «Мишлин Арсьер» для Привлекательной Мамочки номер 1.

Моя свекровь верит в «Джона Левиса», как некоторые люди верят в Бога. Она говорит, что нет ничего стоящего, чего нельзя было бы купить в этих бесстрастных стенах. Когда «Селфриджес» открылся заново, это только укрепило ее веру в непоколебимую стабильность «Джона Левиса». Несмотря на неявные высокомерные попытки модернизировать его мебельный отдел и представить новый ассортимент одежды, ее продолжительная любовь к этому универмагу была преданной и почти постоянной, за исключением кратковременной связи с «Фенвикс» вскоре после того, как мы с Томом познакомились.

Войдя в магазин, я прохожу через отдел галантереи. Есть нечто странно успокаивающее в этих бесконечных рядах разноцветной шерсти и ниток. На стойках — гобелены с безвкусными изображениями кошечек и собачек. Мысленно я воображаю себя сидящей вечером возле Тома на диване, вышивающей гобелен и попивающей «Хорликс»; все мысли о Роберте Басе объявлены вне закона — в пользу безальтернативной преданности семье.

Шитье и вязание были реабилитированы как сносное времяпровождение для светских матерей; я, возможно, с таким же успехом могу вернуть на место гобелен. Я могла бы раскаяться в своих грехах и совершить несколько коленопреклонений в местной церкви. Я сажусь на стул напротив швейной машины, закрываю глаза и начинаю глубоко дышать: вдох-выдох, вдох-выдох… И чувствую себя совершенно расслабленной.

— Люси, Люси, — слышу я рядом чей-то голос. Я открываю глаза. Моя свекровь легонько треплет меня за плечо. — Ты спишь?

— Просто медитирую, — отзываюсь я.

На ней надето то, что она называет своим лучшим пальто, — штука из шерсти цвета морской волны с золотыми пуговицами и широкими плечами, которая навевает воспоминания о восьмидесятых. На воротнике золотая брошь, длинная тонкая полоска с лентой на каждом конце. Она пахнет мылом и духами «Анаис-Анаис».

Мы поднимаемся на эскалаторе. Я стою на ступеньке позади нее. Она держится очень прямо, пятки вместе — носки врозь, как постовой гренадер. В ресторане самообслуживания мы обе выбираем салат из креветок с ломтиками авокадо на черном хлебе. Это естественная эволюция креветочного коктейля, думаю я про себя, когда мы направляемся к столику у окна, из которого открывается вид на «Мраморную арку»[49].

Мы взираем на сквер внизу и чрезвычайно энергично помешиваем свои капуччино. Появление того, что она называет «экзотическим кофе», было одним из немногих изменений, которое она приветствовала.

— Ты, вероятно, хотела бы понять, что все это значит, — смело начинает она. Она по-прежнему в пальто, лишь расстегнула верхнюю пуговицу, и поэтому так сильно напоминает мне Тома, что я едва сдерживаю в себе смех. Должно быть, существует ген «расстегнутой пуговицы».

— Думаю, догадываюсь, — перехватываю я инициативу и надеюсь этим застать ее врасплох. Она в легком удивлении поднимает на меня глаза. — Я замечала, что вы наблюдаете за мной.

— Понятно. Уже целую вечность я хотела сказать кое-что, — говорит она, с опаской глядя на меня. — Но все время откладывала, а теперь дела зашли так далеко, что если я не скажу, то это принесет еще больший вред.

— Быть замужем далеко не всегда просто, — решаю я взять быка за рога. Времени на рассусоливания нет, потому что менее чем через два часа мне надо забирать Фреда из садика. — Вы проходите через различные фазы, полной же совместимости не существует.

— Совершенно верно, — соглашается она. — Часто многие черты, которые привлекают нас в ком-то, оказываются такими, с которыми труднее всего потом сжиться. Совместимость — это то, к чему надо стремиться. — Она отхлебывает капуччино, но, лишившись присутствия духа, долгое время не может его проглотить. Когда же поднимает глаза, над ее верхней губой остается тонкая полоска пены.

— Очень точно, — одобрительно киваю я. — Не всегда получается быть терпимой.

— У тебя очень хорошая интуиция, Люси, — говорит Петра. — И ты честна. Брак — это, по сути, серия компромиссов, и женщины — лучшие хамелеоны, чем мужчины. Быть женщиной — это можно рассматривать как бремя, но на самом деле это создает свободу, а не ограничение, потому что позволяет любить много разных людей.

— Что не делает жизнь легче, — замечаю я. Десятью минутами ранее мне казалось бы немыслимым вести подобный разговор с моей свекровью, и я изо всех сил стараюсь приспособиться к этой неожиданной перемене в параметрах наших отношений. Она, как вижу, приспособилась с явной непринужденностью.

— Однако я думаю, что если ты способна находить компромиссы с одним человеком, то сможешь и с другим, — продолжает Петра. — Мысль, что люди бродят в поисках своей лучшей половинки по всему свету, всегда казалась мне абсурдной. Думаю, мы способны найти много разных привлекательных людей, и если есть шанс, надо всегда использовать его.