В окрестностях горного селения

– Амир, селение оцеплено, – прозвучал в наушнике рации доклад Аббаса, группа которого перекрыла выход из селения к лесу.

– Ждите команды! – приказал амир Кабир, чья стать полностью соответствовала его имени, которое переводилось с арабского как «большой». Он и походил на большого медведя: двухметровый, сутулый, с неимоверно широкими плечами, заросший до самых глаз курчавой каштановой бородой с густой проседью. Он был афганским таджиком, жестоким и коварным по отношению к неверным…

В селении, видимо, заметили передвижения групп наемников, и на мост, перекинутый через речушку Гумс, вышли трое стариков. Один из них был в серой каракулевой папахе, обтянутой зеленой лентой, – свидетельство того, что он совершил хадж в Мекку. Мулла селения. Один из стариков размахивал белым платком и что-то кричал, но крика его из-за расстояния нельзя было разобрать.

Амир Кабир вышел из зарослей и направился к старикам. Увидев араба, старики удивленно переглянулись.

– Почему вы окружаете селение? – спросил мулла. – Разве у нас с вами война?

– Один из ваших – Ирбайхан Лорсануков – стал гяуром. Бэ чашм! Знаешь, что это значит? – проревел Кабир.

– Знаю, – спокойно ответил мулла. – Пролил кровь. Но в роду Ирбайхана не осталось мужчин. У него жена и три дочери. Вы не можете распространить на них «чир», то есть обычай кровной мести.

– Ирбайхан пролил кровь своих братьев-моджахедов, а пролитая кровь вопиет о мщении, – высокопарно высказался Кабир.

– И что вы намерены предпринять? – явно забеспокоился мулла. – Вы же не будете подвергать кровной мести всех мужчин селения? Кроме того, в селении много стариков, женщин, детей. Разве они повинны в чем-то перед вами? Это уже не «чир» – это бандитская вылазка!

– Старик, я не намерен обсуждать с тобой свои действия. Мы сделаем то, что пришли сделать.

– Дайте выйти в горы женщинам и детям!

– Нет! Амир Хаттаб приказал покарать мунафиков вашего селения. И это будет уроком другим, возжелающим служить «собакам». Разговоры излишни!

Наступило тягостное молчание…

– Бисми-Лляхи-Ррахмани-Ррахим! (С именем Аллаха!) – сказал мулла, обеими руками «омыв» бороду. – Хорошо! Вы увидите, как умеют умирать чеченцы.

Старики повернулись спиной к арабу и степенным шагом пошли в селение.

– Всем приготовиться! – прорычал в микрофон рации Кабир, давая уйти старикам. – Пленных не брать! Огонь!

Над селением лопнула ракета, распушив огненно-красный хвост, и тут же заработали минометы, с трех сторон ударив по крышам. Дым и огонь опоясали все вокруг. Мины рвались во дворах, ломая плетни, вздымая крыши и перебитые, искалеченные деревья. Низкое эхо стелилось по земле и глухо перекатывалось в ущелье…

Чеченцы не отвечали. В этом море огня, треска разрывов и разрушения, казалось, не могла уцелеть ни одна живая душа…

Наемники с трех направлений – с горного хребта, от моста и со стороны просеки, ведущей к лесу, – пошли в атаку на дымящееся, разгромленное, молчащее селение.

– Моджахедам там уже нечего делать, – сказал заместитель амира Инсар, разглядывая в бинокль горящие руины. – Можно докладывать Хаттабу о выполненном задании.

Кабир хотел что-то сказать, но в этот миг раздался долгий, густой зловещий залп, и тут же все селение, от гребня хребта до нижних садов, опоясалось огоньками выстрелов. Стрельба велась отовсюду – из-за камней, из рвов, из развалин мечети и разрушенных домов, из-за кустов и деревьев.

Моджахеды, бежавшие впереди, пали все, как один. Видно было, как заметались в поисках укрытий в узких улочках успевшие прорваться воины Аллаха и как их в упор расстреливали внезапно появляющиеся чеченцы.

На скрещении трех дорог, ведущих в селение, закипел рукопашный бой. Часть моджахедов, перешедших речку, бросились в гущу схватки. Их встретили автоматным огнем. Облако порохового дыма заволокло атакующих. Человек пятьдесят чеченцев ударили им во фланг, орудуя кинжалами, и мгновенно вырезали прорвавшихся. Теперь рукопашный бой кипел в каждом дворе…

Кабир, для которого эта экспедиция с целью наказать селение, породившее изменника, казалась поначалу легкой прогулкой, был вне себя от ярости. Он несколько раз порывался в гущу сражения, но его удерживал верный, как пес, Инсар.

Видя, что чеченцы постепенно выдавливают моджахедов из кривых улочек, он приказал подтащить минометы. И снова над селением зашипели мины. Падая в тылах контратакующих чеченцев, они нанесли урон, от которого жители села уже не смогли оправиться…

К вечеру все было кончено. Селение догорало, и черные груды горячего пепла лежали на месте домов.

– Инсар, где видеооператор? Набросайте везде тряпок с нашивками федералов, каски, ремни, бронежилеты, и пусть он все это снимает. Завтра выдадим на «NIZAM TV» за зверства федералов против мирного населения. Работайте, Инсар, работайте!

Нужно было уходить, но что-то удерживало Кабира, как будто что-то он не завершил здесь, не доделал…

Амир пошел по сгоревшим улочкам, пристально вглядываясь в руины. И вдруг услышал длинный, протяжный стон. Войдя в догорающий сад, он увидел старого знакомого – муллу, сидящего, прислонившись спиной к обгорелой груше. Ему показалось, что мулла что-то говорит, и Кабир шагнул ближе.

– Ты теперь удовлетворен, сын шайтана? – пуская изо рта кровавую пену, спросил старик. – Ты для этого пришел на нашу землю? Ты будешь проклят своими детьми за то, что сделал здесь!

– А-а! – взревел Кабир, выхватывая из ножен кинжал. – Заткнись, старая падаль!

Он упал на колени и, схватив муллу за бороду, запрокинул его голову назад, открывая морщинистую шею. Затем взмахнул кинжалом, чтобы одним махом перехватить старику горло, но вдруг почувствовал, как рука его безвольно опустилась и тихо звякнул упавший на камень кинжал… Кабир не мог сообразить, что произошло, и попытался подняться на ноги. Они не слушались его, и амир завалился на бок. Его глаза оказались прямо перед глазами старика, горевшими лютой ненавистью. Амиру стало страшно, эти глаза словно приковали к себе его взгляд… Он так и умер, глядя погасшим взором в глаза мертвого старика.

Через полчаса тело амира нашел Инсар. Приподняв его с земли, он увидел старинный кавказский кинжал, по самую рукоять вбитый в горло амира…

Инсар долго сидел неподвижно у тела амира, понимая, что приказ Хаттаба уже никого из них не спасет от кровной мести чеченцев, как не спасет и самого Хаттаба. Здесь, в этом селении, они перешли роковую черту, из-за которой нет возврата. Он вынул из кармана разгрузки пистолет и взвел затвор. Где-то далеко-далеко остался его родной город Дубаи, где жила его старенькая мать. Ему стало жаль ее, но он давно позабыл даже, как она выглядит. Инсар засунул ствол пистолета в рот и нажал на спуск…

06 апреля 2000 г. 15–40.