Поднялись из подвала на первый этаж, а там женский смех, радостные крики, звон бокалов. Сам Безбородко сидел, полуразвалившись, на огромном диване. Камзола на нём уже не было, его обнимали две молодые красотки, ещё несколько куртизанок возлежали на кушетках. На огромном столе вазы с фруктами, сластями, громоздились бутылки с разнообразными винами.

Настоящий бордель! Девицы тут же подбежали к вошедшим мужчинам, подвели к креслам, налили вина в хрустальные бокалы. Никита было отказаться хотел, да князь тост проговорил.

– За великую ложу, за алмаз, за успехи алхимии! Виват!

И опростал бокал. Что оставалось Никите? Выпил, как и двое другие.

– А что сидим как на поминках? – не унимался Безбородко. – Николаша, запевай!

На Николашу откликнулся тот мужчина, который давал пояснение Никите в подвале. Николаша запел довольно приятным голосом, толстяк не выдержал, стал подпевать голосом мощным и грубым. После того как песня была спета, князь позвонил в колокольчик, вошёл лакей.

– Есть хотим, неси мяса, рыбы, да поживей!

Обычно все обряды что у масонов, что у волхвов, да, впрочем, и у других народов, проводились натощак, попостившись. А толстяк явно был любитель вкусно и много покушать. Когда слуги внесли блюда с жареным поросёнком, гусём, фаршированным гречневой кашей, а в завершение – с копчёной белорыбицей размером с человека, князь вскочил с дивана, всех пригласил к столу. Никакого этикета, церемониала, как на дружеской пирушке. Никита в конце стола уселся. Князь сам большим ножом нарезал поросёнка, наломал куски, гостям на тарелки разложил, как хлебосольный хозяин. Никита уяснил, что пирушка дружеская, скорее, сообщников по ложе. Безбородко и Никиту не забыл, добрый ломоть мяса уложил со словами.

– За нового алхимика! В нашем обществе прибыло. Сегодня отдыхаем, едим-пьём – развлекаемся, а завтра тебя в порядок приведут. Только из дома ни шагу.

Веселье затянулось до ночи. Князь поднимал тост за тостом, не поддержать, не выпить было неудобно. Никита не выпивал уже давно, почти отвык. Не интересно ему это занятие было – дурманить голову. Считал, пустое времяпрепровождение. И сейчас захмелел быстро и сильно. Понимал – закусывать надо, и не виноградом, по которому соскучился, а мясом, тогда не так опьянеешь. Уже смутно соображал, как обнимал кого-то из девиц под одобрительный смех мужчин. А потом провал в памяти.

Очнулся утром в небольшой комнате. За окном светло. Сел на постели, голова трещит, во рту сухо. Как ни пытался вспомнить, как и чем пирушка закончилась, не удалось. Интересно, кто его раздел? Сапоги у стула стоят, одежда, судя по всему, в шкафу, на ручке которого висит кинжал в ножнах. Распахнул окно, в комнату ворвался свежий ветер, потянуло морем. Ну да, когда ветер с Финского залива, так и бывает.

В дверь постучали. Никита же в одних подштанниках. Кинулся к шкафу, накинул на себя рубаху, дверь приоткрыл, посмотрел в образовавшуюся щель. Перед дверью слуга стоит, на подносе полный бокал, от вида которого Никиту замутило.

– Поправиться не желаете, господин?

– Это что?

– Капустный рассол.

Никита бокал взял, тут же, на пороге, опростал. О! Живительная влага, погасившая колокола в голове. А за первым слугой второй стоит и тоже с подносом, прикрытым полотенцем.

– Тебе чего? – не слишком вежливо спросил Никита.

– Князь велел лицо в порядок привести. Цирюльник я.

– Раз велел – заходи.

Никита рубашку снял, а цирюльник тем временем поднос с инструментами на стол поставил, стул на середину комнаты выдвинул.

– Прошу!

Когда Никита уселся, обошёл его вокруг.

– Приступим!

И защёлкал ножницами, остригая бороду. Эка за два века мода изменилась. В XVI веке для мужчины борода – гордость. Её и причёсывали, и маслом умащивали, чтобы блеск был. А если в потасовке кто-нибудь случайно клок волос выдирал – обида, чести урон, преступлением считалось, и любой суд обидчику виру присуждал платить, причём изрядную, больше, чем за выбитый зуб. А сейчас клочья бороды на пол падали, вызывая у Никиты внутренний протест. Но времена изменились, надо привыкать. После того как ножницами состригли всё, что можно, цирюльник за опасную бритву взялся. Намылил лицо и раз! Половина лица – правая щека уже гладкая, чистая, но кожу саднит с непривычки. Пришлось терпеть. Но цирюльник мастером своего дела оказался, быстро и без единого пореза побрил. Никита ладонями по лицу провёл – непривычно! А цирюльник понял его жест по своему.

– Один момент!

На ладонь масло розовое из склянки плеснул, в кожу лица втёр. Вроде меньше саднить стало. Никита встал.

– Мне бы в отхожее место.

Цирюльник дверь приоткрыл.

– Прошка, поди сюда. Проводи гостя.

Пока Никита в туалет ходил да умывался, в комнате убрались, по крайней мере остриженных волос на полу не осталось. И снова стук в дверь.

– Позвольте мерки снять!

На пороге портной в переднике, через руку сантиметр переброшен. Хотя сантиметром его назвать нельзя. После Петра вершки да пяди только в деревнях остались, все измерения на аглицкий манер пошли – дюймы, футы, линии.

Портной тщательно обмерил Никиту.

– Позвольте вечером с примеркой зайти?

– Непременно.

Никита на постель уселся. За последние двенадцать часов столько перемен, что в голове не укладывается. Ещё вчера к венчанию готовился, а сегодня в другом городе, и два века минуло. При мысли об Анне Петровне вскочил как ужаленный. А как же она! Что о Никите подумает? Перед самым венчанием сбежал, как будто испугавшись. И не попрощался, записочки с объяснениями не оставил. Не по-людски, обидел женщину. А уже приглашения гостям вручены. В какое неловкое, постыдное положение Анну Петровну поставил, сам того не желая! В груди заныло. Сроду таких неблаговидных поступков не совершал. Как она там? И сразу мысль – о чём ты, Никита? Она умерла давно. А ведь после его исчезновения маялась – за что обидел? Да только сделанного не вернёшь, тем более, видит Бог, не желал!

В комнату снова постучали.

– Войдите! – крикнул Никита.

Он думал снова кто-нибудь из слуг. А вошёл вчерашний мужчина, которого князь Николашей назвал. Но это князю позволено, по старшинству, давние приятели.

– Как почивать изволил, Никита? Кстати, меня Николай Александрович Львов звать.

– Очень приятно. Никита Михайлович Волков. Спал-то хорошо, утро тяжёлое выдалось.

– Ха-ха! Так пил наравне с князем, а это мало кто может. Вижу, побрили уже.

– Погулять бы, подышать свежим воздухом.

– Вокруг дачи парк, не возбраняется. Но за ограду не выходить. Я вынужден уехать по делам, вечером князь заедет. А за сим прощайте, сударь!

Львов вышел, но почти сразу в дверь постучали, и вошёл ещё один слуга.