молодых и беззаботных парней и девушек, ночевали на дачах, в палаточных городках, в кемпингах. И всюду Василь видел, что спортсмены — это нечто вроде касты: перед ними открывались двери закрытых охотничьих домиков, падали ведомственные барьеры, и они, молодые ребята, все больше ощущали себя особенными людьми; это соединяло их, заставляло держаться сообща. Поездки требовали много денег и времени, и Василь почти перестал приезжать домой. Если же приезжал, то всегда мать совала ему то продукты, то немного денег, отрывая от себя и Тимки. Старший, Антось, жил своим домом, приходил к матери, чтобы помочь ей в том, что требовало мужских рук. Фотографии Верочки, которые привозил с собой средний брат, Антось разглядывал с неодобрением, именуя ее «мурзилкой», мать же только молча разглядывала лицо горделивой, красивой и уверенной в себе девушки, иногда спрашивала:

— Ну а родители ее как тебя принимают?

— Ничего… — неуверенно отвечал Василь. Ему не хотелось рассказывать, что мать Верочки едва здоровается с ним, а отец, встречая его в доме, равнодушно бросает: «Здорово, парень!» — и молча идет в свой кабинет.

— Ну так… — догадываясь, что не все ладно у Василя, вздыхала мать. — Они ж большие люди…

На такие слова Антось злился, ругал мать и брата:

— Подумаешь, директор завода! А наш Василь крапива под забором, что ли? Вон какой хлопец! Что он, хуже этой цацы?

— Не хуже, но…

— Чем он им плох? Шофер? А кто она? Лаборантка! Всего-навсего окончила техникум — и это при таком-то папочке!

Василь молчал. Разве можно было рассказать, каким огромным, необыкновенным счастьем были для него встречи с Верочкой, сколько добивался он, чтобы она согласилась стать его женой вопреки желанию родителей?! А когда она согласилась (было это после одной вечеринки, где Василя атаковали сразу три Верочкины подружки, чего он даже не заметил, как не замечал никого с тех пор, как познакомился с нею), он так взволновался, что не спал несколько ночей.

Тимка же в отличие от Антося внимательно разглядывал фотографии, восхищенно слушал, как старший брат расписывает поездки за город, дискотеки, Верочкины манеры и умение одеваться… Несколько раз были они и в ресторане, и когда брат назвал сумму, которую заплатил за ужин, мать охнула, всплеснула руками.

— Это ж сколько можно купить за все это!

— А правда, Василь, — спросил как-то младший брат, — что твоя Верочка похожа на Катю Рыжко?

— Катю? Еще чего! — пренебрежительно сказал Василь и забрал у Тимки Верочкину фотографию. Одно то, что ее можно было сравнивать с какой-то Катей, показалось ему оскорбительным.

— А и правда, — согласилась мать. — Точно наша Катя, ну та, которая в универмаге.

— Это которая в прошлом году школу окончила? — припомнил и Антось. — Ну и сравнили!

— Может, Катя не такая видная, но все равно красивая, — отстаивала свое мать.

Видно, говорило в ней неясное желание доказать, что и здесь, в поселке, есть хорошие девчата, но Василь не захотел тогда и слушать ее доводы, оборвал ее и Тимку.

От матери он как-то слышал, что Тимка здорово бегает за этой Катей, но не придавал тому особого значения, хотя недоброе чувство к девушке, которую посмели сравнить с его Верочкой, осталось. Поэтому-то в один из нечастых теперь приездов, прохаживаясь с друзьями по танцплощадке, где толкались пары, он зло высмеял ее, только что протанцевавшую танец с его бывшим одноклассником:

— Ну, Иван, и выбрал ты себе девку!

— А что? — насторожился тот.

— Да посмотри: ноги у нее, словно палки, тонкие! А губы как у негритянки, толстые.

— Ну и что? — запротестовал было Иван, но их разговор слушали и другие парни, и ему стало, наверное, стыдно, потому что в тот вечер Катю он больше не приглашал. Василь с некоторым удовлетворением посматривал на девушку, одиноко и растерянно стоявшую у ограды, а потом забыл о ней, о своей нелепой мести, и уехал, занятый все тем же — собой и Верочкой…

Сейчас он вспоминал об этом так ясно и отчетливо, словно видел перед глазами и размокшие от дождей доски ограды, у которой в синем коротком плащике стояла Катя, и ее бледное, с большими голубыми глазами и вишневым накрашенным ртом личико. Да и в самом деле, она чем-то неуловимо была похожа на Верочку, а обе они — на тех ярких, броских девчонок, чьи лица глядели с открыток, наклеенных на стекла машин, украшали стены в общежитиях. Не сам ли он виноват в том, что вызвал у младшего брата желание любить — и любить именно такую, как Верочка, похожую на нее?! И что бы делал он сам, если бы Верочка вдруг бросила его, запретила встречаться с нею?!

Он неподвижно застыл на заднем сиденье, чувствуя, как что-то грозное, неумолимо подступает к сердцу, когда он представляет бегущего к реке Тимку. Что это был за взрыв отчаяния, так ослепивший брата, обесцветивший для него все вокруг — теплое вечернее солнце, дышащий цветами и медом луг, саму жизнь?!

Полосы света выхватывали из темноты то стог у дороги, то поле спелой, плотно стоящей пшеницы, то вдруг зайца, который на мгновение застывал, ослепленный, а потом резво сигал куда-то в сторону. Чувство непонятной, необъяснимой и оттого еще более гнетущей вины плотным кольцом охватило Василя, и с невыносимым грузом вины и потери он зашел в хату, увидел мать, которая не бросилась навстречу, как обычно, но, шатаясь, поднялась с кровати и ждала, пока он подойдет, а потом упала ему на плечо и затряслась в плаче.

В хате было все как и прежде. Но и скатерть на столе, и диван, и плетеный коврик на степе, казалось, несут па себе печать растерянности, беды, словно из самой хаты вырвали кусок ее плоти и она невидимо истекает кровью…

— Где он? — спросил Василь.

— В морге, — тихо ответила мать и снова затряслась от сдерживаемого плача. — Завтра отдадут. Вскрывают его там…

Снова острой болью пронзило Василя — болью и ужасом перед черной бездной, куда невозвратимо ушел Тимка. Он обнял мать за плечи, ее теплом и тем, что соединяло их, защищаясь от холода пустоты смерти, словно он был снова маленьким хлопчиком, которому материнские руки казались самой надежной и нерушимой опорой. Подошел Антось и тоже обнял их, а темнота смотрела в окна, и только большой будильник на столе тикал громко и неутомимо, отсчитывая время…

Спать легли поздно; Василь не спал, а лежал в забытьи, то вскакивая, то что-то бормоча. Временами бился о стены большой мотылек, неведомо как залетевший на свет. Василь встал было, чтобы