Школа «Анналов» не идентичны. Не всякий исследователь, печатающийся в «Анналах», приобщается к этой школе. Отдельные видные ученые, которые, судя по проблематике их исследований, принадлежат к «новой историографии», видимо, стоят в стороне от Школы «Анналов» или соблюдают по отношению к ней известную дистанцию. И тем не менее наблюдатель, находящийся далеко от Парижа, вынужден исходить из следующего допущения, сколь оно ни огрубляет истинное положение дел: именно в Школе «Анналов» (в широком смысле этого слова) в первую очередь воплощен дух и стиль «новой историографии». Давая пока самую предварительную и суммарную характеристику Школы «Анналов», хотелось бы отметить одну черту, присущую всем поколениям историков этой группы: обостренное самосознание, непрестанный самоотчет, даваемый учеными как в их исследованиях, так и в спорах с традиционной историографией. Свидетельства борьбы за утверждение новых позиций исторической науки хорошо известны: «Апология истории» М. Блока[137], сборники статей Л. Февра под «вызывающими» названиями «Битвы за историю» и «В защиту полноправия истории»[138], «Статьи об истории» Ф. Броделя[139], «Территория (пространство) историка» Э. Леруа Ладюри[140], «За новое понимание Средневековья» Ж. Ле Гоффа[141]. Попытка всесторонне осветить новые подходы к истории предпринята в двух капитальных трудах: «Изучать историю» (под редакцией Ж. Ле Гоффа и П. Нора)[142] и «Новая историческая наука» (под редакцией Ж. Ле Гоффа, Р. Шартье и Ж. Ревеля)[143].

Последний из названных сборников — энциклопедия «Новая историческая наука» — свидетельство сознания силы ее представителей. Здесь прослежен пройденный ею путь и сформулированы проблемы, вокруг которых концентрируются исследования нынешнего поколения французских ученых, «сводятся счеты» с другими направлениями исторического знания и показаны связи и взаимовлияния между «Новой исторической наукой» и соседними отраслями гуманистики. В противоположность традиционной французской историографии, замыкавшейся в унаследованных узких цеховых рамках, историки группы «Анналов» с самого начала попытались искать выход из обозначенных ими тупиков в широких контактах с другими науками о человеке — с этнологией (или антропологией), социологией, психологией, демографией, географией, биологией, лингвистикой, историей искусства и литературы. Эти науки изучают человека со своих собственных позиций, и объединенными усилиями можно получить значительно более емкую и всестороннюю картину исторического развития людей в обществе. Преодолев междисциплинарные барьеры, историки группы «Анналов» увидели новые ракурсы, в которых можно и должно изучать процессы истории; историческая наука смогла «присвоить» себе анкеты, которыми пользуются сопредельные научные дисциплины, и задать новые вопросы старым источникам. В этом радикальном отказе от ремесленного «сепаратизма», очень созвучном тому, что происходит во всех науках нашего времени, в освоении или, по крайней мере, в притязаниях на новые «территории» — несомненное методологическое завоевание Школы «Анналов».

Важно, однако, подчеркнуть, что сближение истории с другими научными дисциплинами имеет свои пределы и не предполагает какого-либо объединения или слияния. Историк может заимствовать у антрополога или экономиста анкету, с помощью которой он задаст своим источникам новые вопросы, но при этом он должен выработать оригинальную методику; просто-напросто заимствовать методику у других наук он не в состоянии. И разумеется, речь идет не о переводе на язык социологии или психологии явлений, давно уже изученных историками, — новые проблемы, новые ракурсы, в которых предполагается рассматривать исторический процесс, требуют нового изучения старых источников и поисков источников новых. Поэтому нельзя не согласиться с мыслью Ле Гоффа о том, что отношения между «новой историографией» и иными научными дисциплинами сложны и неоднозначны[144]. Обогащая свой понятийный и методический аппарат в результате знакомства с этими иными науками, история не должна терять своей самостоятельности и самобытности[145].

В энциклопедии «Новая историческая наука» большое внимание уделено темам, которые сравнительно недавно были включены в круг исторического анализа, таким как «время», «пространство», «жесты», «брак», «семья», «сексуальность», «женщина», «детство», «смерть», «болезнь», «народная культура», «аккультурация», «маргинальные элементы общества», «воображение», «чувства». Вопросы, традиционные для истории, например религия, поставлены по-новому и в новые связи. Набор этих проблем при беглом перечислении может показаться произвольным и бессвязным, однако в действительности дело обстоит совсем не так. Мы видим здесь целостную стратегию научного освоения новых плацдармов для исторического знания, теснейшим образом между собой связанных.

Изменился весь «фронт» исследовательской работы. В трудах историков «нового» направления, естественно, анализируется та или иная конкретная проблема, но, как правило, она рассматривается в контексте «глобальной истории»: «сверхзадача» «Новой исторической науки», сформулированная еще Февром и Блоком, — воссоздание целостной истории человека в обществе, человека как социального существа, и потому изучение определенного аспекта социально-исторической действительности должно быть ориентировано, по крайней мере в идеале, по своей интенции, на более обширное и сложное целое — на освещение социальной структуры, на раскрытие механизмов ее функционирования и изменения во всей возможной для познания полноте. Поэтому темы, подобные перечисленным выше, не рассматриваются как самодовлеющие — они предполагают дальнейший ход мыслей, который приблизил бы историка к постановке кардинальных проблем социальной истории.

В самом деле, если Ле Гофф обратился к изучению такого «экзотического» для традиционной историографии вопроса, как восприятие и переживание времени в средневековой Европе, то выводы, к которым он пришел, оказались важными для понимания экономической этики феодального общества, трактовки в нем труда, разных профессий и видов богатства. Время, как показывает Ле Гофф, являлось инструментом социального господства, а потому и предметом социальной борьбы — между церковью, осуществлявшей свой контроль над отсчетом времени в феодальную эпоху, и купечеством, которое оспаривало церковную монополию на время в период кризиса феодализма. Анализ категорий «труд» и «время» Ле Гоффом проливает свет на содержание и трансформацию умонастроений представителей разных классов и социальных групп феодального общества и в конечном счете открывает новые перспективы для изучения средневековой культуры[146]. История возникновения идеи чистилища в латинском христианстве поставлена Ле Гоффом в связь со сдвигами в структуре общественного сознания, происшедшими в XII–XIII вв.[147]

Если Ж. Дюби в своей книге «Рыцарь, женщина и священник» пристально изучает брак и отношение к женщине во Франции с XI до начала XIII в.[148] (как известно, эта проблема за последние годы интенсивно разрабатывается в западной историографии), то анализ такой, казалось бы, весьма специальной темы приводит его к наблюдениям, проливающим свет на формы наследования и тем самым на отношения собственности в среде господствующего класса, равно как и на этические ценности в этом обществе. Семья представляла собой в Средние века основную ячейку, наиболее прочное и первичное социальное ядро, и исследования Дюби о браке и женщине надлежит рассматривать в связи с его постоянным интересом к структуре и мутациям феодального общества.

Дюби, Ле Гофф и ряд других историков исследовали теорию трехфункционального членения общества, сформулированную духовенством