турку, пачку молотого кофе. Когда сзади слышатся шаги Ромы, просто замираю. Он становится ровно у меня за спиной, очень близко, затылком чувствую его дыхание. Со всей силы хватаюсь пальцами за столешницу и зажмуриваю глаза. Горло стянуло колючей проволокой, слезы проступают сквозь плотно сжатые веки.

— Я тебе изменил.

Ничего не произошло, пока это не произнесено вслух. Можно думать, догадываться, подозревать, но все это теории. Пока правда не звучит громко и четко, у тебя есть возможность жить, как раньше. Конечно, такая жизнь — лишь иллюзия. Но мы ведь так любим обманываться. Построим свой собственный мир из лжи, фантазий и чувствуем себя счастливыми.

Однако когда жестокая правда произносится вслух, наши песочные замки разлетаются на мелкие части. Приходится вылезать из собственноручно созданной скорлупы и сталкиваться лицом к лицу с жестокой реальностью.

«Я тебе изменил».

Всего три слова. Два местоимения, один глагол. Но от них рушится весь мир. Меня со всей силы прикладывает лицом об асфальт. Потом снова и снова. Затем сверху еще ложится бетонная плита. Она ломает кости. Я уже не различаю, где физическая боль, а где душевная.

Из-за попыток сдержать слёзы, тяжело дышать. Чувствую, как дрожат крылья носа, губы, подбородок. Раздается странный трескающийся звук, и кончики пальцев пронзает болью. Это я сломала ногти о столешницу.

— С ней? — едва слышно выдыхаю.

Я и без слов понимаю. Но хочу услышать от него.

— Да.

— Это я виновата? Я тебя вынудила?

— Нет, ты не при чем.

— Тогда почему?

— Я не мог иначе.

Ужасное, гнусное, мерзкое чувство предательства затапливает меня. Рома касается моей руки, я сразу одергиваю ее. Не хочу, чтобы он дотрагивался до меня. Рома пропитан ею, другой женщиной. Я не хочу, чтобы на мне были ее следы.

— Поговорим? — спрашивает.

Да, надо поговорить. Хотя именно это сейчас тяжелее всего. Надо взять себя в руки, совладать с эмоциями. Только как это сделать, когда тебя рвёт на части от предательства близкого человека?

— Да, поговорим.

Надо же, у меня нашлись на это силы. Постараться бы избежать скандала. Он только усугубит ситуацию. Нужен конструктив. Нужно до чего-то договориться.

Разворачиваюсь, обхожу Рому и сажусь на свой стул. Стараюсь не смотреть на мужа, потому что на нем как будто отпечаток другой женщины.

— Как ты съездила в командировку? — Рома садится за стол напротив меня.

— Нормально.

При чем тут моя командировка? Или Рома задаёт первый вопрос, который пришёлся к слову?

— С кем ты ездила?

— С генеральным директором, ты же знаешь. Ну и еще с парой коллег.

— Как зовут твоего генерального директора?

Вот сейчас я вскидываю взор на Рому. Он впился в меня пристальным взглядом и ждет ответа.

— Паша.

Произношу самое ненавистное мужем имя. Ни один его мускул не дергается. Ему уже известно, какой именно это Паша, вдруг понимаю. Если раньше я боялась, что Роме станет известна правда, то сейчас глубоко наплевать.

— Ты работаешь с ним? — хмыкает.

— Да, Паша купил «Стройкапитал».

Говорю об этом обыденно, как будто трудиться с бывшим женихом — это что-то нормальное и само собой разумеющееся.

— Ты хоть собиралась рассказать мне об этом?

Пожимаю плечами.

— Нет.

— Нет? — удивляется.

— Нет, — подтверждаю. — А зачем?

Рома издаёт нервный смешок.

— То есть, ты считаешь, что это ничего не значащий факт?

— То, что Паша купил «Стройкапитал» и стал моим начальником, — это ОЧЕНЬ значимый факт. Но я не собиралась тебе о нем рассказывать.

Не вижу смысла придумывать какую-то отговорку. Говорю, как есть. Мне больше нечего скрывать от Ромы. И беречь его чувства я не собираюсь.

— А ты давно знаешь Ренату? — задаю встречный вопрос.

Задумывается над своим ответом.

— Двенадцать лет.

Да, сегодня у нас утро откровений. После признания Ромы в измене уже ни в чем не страшно признаваться ни ему, ни мне.

— Почему не рассказал мне о ней?

— Я не знал, что о ней рассказывать.

— Что есть.

— Это слишком сложно.

Замолкаем. По времени я уже должна выходить из душа, если хочу успеть на работу вовремя. Но сегодня я совершенно точно опоздаю или прогуляю работу вовсе. Может, тогда Паша меня уволит? Хороший будет повод.

— А у тебя было с ним что-то?

Рома никогда не называет Пашу по имени. Для Ромы Паша — это тот, кого нельзя называть.

— Он хотел меня поцеловать, но я не дала.

— Почему?

— Не могла тебе изменить.

Ухмыляется.

— А он что, простил тебя, раз лез целоваться?

— Не знаю.

Хороший вопрос. Нет, Паша меня не простил, но хочется верить, что порыв меня поцеловать означает, что его чувства не до конца угасли.

— Но я тебя простить не могу, Рома.

— Я понимаю.

Повисает молчание. Мы глядим друг на друга, как в последний раз. А может, не «как», а действительно в последний раз.

— И ты не сожалеешь, что переспал с ней?

Не знаю, что хочу услышать от Ромы. Его раскаяние мне не нужно. Куда мне деть его «Прости»? Пускай оставит себе.

— Я не сожалею, что переспал с ней, но я сожалею, что сделал это, находясь в браке с тобой, сожалею, что изменил тебе. Прости меня, Арина. Ты не заслужила, чтобы тебе изменили.

— Заслужила, — горько улыбаюсь. — Я заслужила, чтобы мне изменили.

Мы оба понимаем, что я имею в виду. Боль, которую я причина Паше, вернулась ко мне самой. Бумеранг сильно приложил меня башкой об стену. Так мне и надо.

— Ненавидишь меня? — спрашивает.

Как ни странно, но нет, понимаю с удивлением для себя самой. Есть боль, горечь, разочарование, но не ненависть. А еще есть тихая щемящая грусть. Такое чувство испытываешь, когда навсегда уезжаешь из родного города. Понимаешь умом