Катя потеряла сознание. Она упала сначала на угол стола, за которым сидела, потом сползла на пол кухни. Очнулась через минуту, не очень понимая, что произошло. Поднялась с пола и, пошатываясь, пошла к себе в комнату. Первое, что ей бросилось в глаза, были джинсы. Она стояла, хмуро глядя на них, потом взяла в руки, рассмотрела огромную дыру, порванную по шву, подняла куртку с пола, она была целая, из кармана торчало что-то – это были разорванные лифчик и трусы. Опять беспощадно, до судороги в груди, вспомнился страшный полумрак комнаты, две огромные тени на потолке и стене, незнакомые голоса, визгливый смех Октая. И она во всем этом участвовала. Катя легла в кровать, закрылась с головой одеялом; потекли слезы.

Телефон зазвонил, испугал, она со страхом подумала о работе. Звонила Светлана из «Мукузани», старшая смены, Катя тяжело глядела на дисплей и не брала трубку. Потом пошла в ванную. Она подводила людей, но идти туда было нельзя.

Губы потрескавшиеся, нижняя разбита и сильно опухла. На лице тоже были синяки, щека с подтеком и потемневшие точки от пальцев на скулах, Катя потрогала, больно не было. Она пыталась думать о работе, сможет ли сегодня выйти, но тут же думала о другом, мысли, тяжелые, тупые и болезненные, толклись, мешались друг с другом, как беспомощно толкутся на поминках в избе покойного.

Все, что произошло, ломало ее жизнь, она это ясно чувствовала. И страх, не за себя, но вообще, судорожное беспокойство об избитом Алексее, о Насте, уехавшей с распаленными мужиками, не отпускал, сжимал сердце и горло. Настя трубку не брала.

– Ты нам должна, сука, запомни! Сама придешь! От меня еще ни одна сука не ушла! Я за твою любовь бабки дал! Большие бабки! – Это были последние торопливые и злые слова Октая, когда он одевался, а Катя, голая, сидела в углу кровати, закрывшись подушкой.

Сцены из вчерашней ночи, будто мазут на чистой реке, все всплывали и всплывали. Как в беспощадный водоворот затягивалась она в переживания. Внутри этого страшного события Катя не понимала, что все это значит, что она сделала, как вообще попала в руки к этим мужикам и почему с ней так обошлись. Все виделось сквозь тяжелый морок, болела голова. За что такое унижение?

На работу идти нельзя было, с такими синяками… она представила себе улыбающегося доброго Гочу, тот всегда подходил близко, рассматривал, заглядывал в глаза… иногда гладил по плечу. Ей жутко стыдно делалось, Гоча по ее глазам мог узнать все, что случилось.

Катя оделась, села в кухне и замерла. Потом решительно надела куртку, стала застегивать молнию, но вдруг сняла ее, рассмотрела внимательно у окна, снова надела и опять замерла. На улице шел дождь. Мелко пятнал стекло. Надо было что-то сделать и уйти отсюда – это она понимала, что надо уйти, но ей казалось, что она что-то важное забыла сделать… Надо позвонить Леше, – вспомнила, – узнать, что с ним, его долго уже не было. Она стала искать телефон – на кухне, в сумочке, сходила в спальню, вернулась и увидела телефон у себя в руке. Стала лихорадочно искать его номер, вспоминая неумолимо, что Леша вчера все видел! Она ясно помнила его глаза, как он стоял на четвереньках на деревянном полу того страшного домика с железной кроватью и испуганно смотрел на нее. Почему на четвереньках? Потом его ударили! Дальше от нахлынувшего стыда она не помнила, только чувствовала опять и опять, что произошло что-то непоправимое.

Она быстро собралась, взяла в сумку какие-то вещи, деньги, паспорт и поехала на вокзал.

В метро, среди людей стала успокаиваться и понимать, что так нельзя. Что она не может вернуться, но должна остаться здесь. Работать. Она представила себе отца в его корсете и едва не разревелась от бессилия. Выскочила из вагона и, толкая спешащих пассажиров, побежала к эскалатору на выход.

Это была станция Тверская. Ее станция, куда она приезжала каждый день, но теперь она ничего здесь не узнавала. Она была другая, другой человек. Вышла на улицу дальними переходами, она панически боялась кого-то встретить и пошла по бульвару в другую сторону от ресторана. Серый московский дождь летел сверху, мелкий, скользкий и холодный. Небо грязной сырой ватой лежало на крышах зданий. Людей на бульваре почти не было. Лицо Катино было мокрым от дождя и слез, она вроде и не плакала, но слезы вдруг начинали течь. Напряженно и беспомощно думая обо всем подряд, дошла до Никитских ворот. Бульвар кончился, надо было перейти дорогу. Там ехали машины, стояли люди, и Катя не пошла, свернула на пустую боковую дорожку. Встала возле какого-то серого сооружения, прикрываясь от дождя. Посмотрела на лавочку, мокнущую среди облетевших кустов сирени. Слезы то прекращались, отвлекаемые какими-то острыми мыслями, то снова текли, и не было от них никакого облегчения.

Мужик бомжеватого вида с мокрой головой неторопливо вышел из-за угла, бормоча что-то. В одной его руке было несколько грязных пакетов, другой он застегивал на ходу ширинку, у него все не получалось сделать это одной рукой. Увидел Катю, только когда поравнялся с ней, разглядел с мутным интересом, перестал застегиваться, поднял голову на дождливое небо и развел руки, что, мол, поделаешь? И пошел дальше.

Молдаванин Ваня… – Катя смутно помнила, как она голая, эти уже ушли, искала одежду, и тут откуда-то появился Ваня и стал что-то делать? Кровати на место двигал, стулья и тумбочку с полу поднял… И тоже заглядывал всюду, искал суетливо Катину одежду, но вдруг подскочил к ней и обнял, шепча: «Я ничего, Катя, я – ничего, я только…» И трусливо трогал ее…

Катя болезненно дернула плечом и рукой, прикрывая грудь, которую они трогали. Если бы там никого не было, он бы тоже полез! – вдруг пришла ясная мысль.

Почему со мной такое? Этот Паша, всего несколько дней назад, этот жирный Паша прямо лег ко мне в кровать, теперь эти… Что я такое сделала, что они думают про меня? Андрей мелькнул в каком-то далеке, он ведь тоже…

В мозгах застряло одно давнее замечание отца, с которым она не знала, что делать. «Умный человек просто не попадает в такие ситуации» – так сказал отец. Слезы сами собой лились от этих правильных и несправедливых слов от самого любимого человека. Что я сделала не так, папа? Что? Скажи!

– Девушка!

Катя вздрогнула всем телом и повернулась. Два полицейских в фуражках, затянутых прозрачными пленками от дождя, стояли возле и смотрели на нее и на ее сумку.

– У вас все в порядке?! – спросил, что повыше.

– Да… – испуганно кивнула Катя.

– А почему вы здесь? – Полицейский подозрительно изучал ее промокшую одежду.

Катя удивленно, ничего не понимая, осмотрелась. Она стояла в глухом уголке бульвара у серой стены, посреди мелкой лужи. До нее вдруг донесся сильный запах общественного туалета, хлорки.

– Вы кого-то ждете? – спросил другой, невысокий и совсем молоденький полицейский с редкими усиками, из-под которых торчали передние зубы. Он осторожно улыбнулся и кивнул на вход в туалет.

– Нет-нет, я уже пойду…

– Вы точно… – Высокий неохотно посторонился, уступая ей дорогу, – почему у вас синяк на лице?