— Полгода — это ни о чем для такого, как Сальваторе. Когда-то он искал меня и два года.

Возразила как-то жалко, неуверенно. Самой себе стало противно.

— Когда ему это было нужно… Он бросил тебя умирать на улице, в чужой стране и в чужом городе. Бросил с огнестрельным ранением, положил на ступени храма и исчез!

Каждое слово, как острое лезвие, которое вскрывает вены, как ржавые гвозди, которые пробивают сердце и гниют там вместе с воспоминаниями. Да… бросил. Но для этого должны были быть причины! Адские, жуткие причины! Я так хотела в них верить. Я придумывала их изо дня в день… и ждала.

Открыла тогда глаза в больнице… вся окутанная проводами, трубками, капельницами, с Марко у изголовья постели. И первое, о чем спросила: «Где ОН? Жив? Он жив?»…

Мой муж исчез. Он оставил меня истекать кровью на улице и испарился. Растворился в воздухе. Его никто не видел, никто не знает, где он. Его искали, но искать кого-то, кто не хочет быть найденным, бесполезно. Круговая порука. Ни в полиции, ни частные детективы, никто не смог отыскать. Марко перевернул весь Шанхай… да что там… он перевернул весь Китай. Мне оставалось лишь признать, что Сальваторе ди Мартелли меня бросил. За ненадобностью. Как попользованную вещь, доставляющую неудобства. Какая шикарная месть. Оттрахать, а потом вышвырнуть подыхать, как собаку.

Первые дни я ждала. Он не мог так со мной…, он найдется, вернется, появится. Он говорил, что любит меня… Так не лгут. Так невозможно лгать. Но шли недели, месяцы…. а он не появлялся. Ни слова, ни намека, ни зацепки.

— Сальва непредсказуем. Он мог принять решение и …

— Ты, правда, считаешь, что мой муж мог меня бросить умирать? Ты сам в это веришь?

Марко обошел кресло и встал напротив меня. Опустился на корточки. Как же невыносимо смотреть на его лицо. На эти преданные глаза, на эту скорбную складку у рта. Он меня жалеет…

— Триада отказала в помощи, никто не поддержал нового капо. Это означает перевыборы, означает ожесточенную войну, в которой обвинят ее зачинщика и, возможно, даже вздернут.

— Он не мог струсить! Сальва не трус!

Крикнула и чуть не задохнулась от боли.

— Да…разочарование — это всегда больно. Очень больно. Разве не Сальва говорил, что риск — удел глупцов, и рискует лишь тот, кто не может отстоять победу?

Да что он знает о боли? Что он знает об этом ощущении, когда внутренности жжет каленным железом и вздохнуть получается только с адским криком агонии?

— Я жена ди Мартелли… он вернется. Рано или поздно. Здесь его дом… здесь я, ты, его отец.

— Разве ты жена?

«— Что там надо говорить дальше, падре? Давайте, не молчите! Меня раздражает медлительность!

Как жутко звучит этот приговор, как страшно и необратимо.

— Я, Сальваторе ди Мартелли, беру тебя, Юлия, — он намеренно не произносит мою фамилию, по правилам Коза Ностры она уже давно вне закона. Моя семья стерта с лица земли, и сделали это они. Проклятые Мартелли, — в жены и обещаю, — оскалился с пренебрежением, давая понять, что все эти клятвы — шелуха, — хранить верность в счастии и в несчастии, в здравии и болезни, а также любить и уважать тебя все дни жизни моей.

Нет, я не стану произносить это, не стану давать клятвы, мне ненавистен каждый его жест, каждое слово. Никакой верности… только ненависть, только жажда смерти.

— Повторила! — ткнул дуло мне в плечо, — Давай! Ты же хорошая девочка? Выучила клятвы?

— Чтоб ты сгорел!

— Это не те слова. Ты перепутала. Давай еще раз. — и улыбается. Умопомрачительная и в то же время гадская улыбка. Ненавижууууу! — Я сказал — повторяй! Не то в голове падре Алехандро появится маленькая, круглая дырочка! И все будет на твоей совести, Юля. Как и смерть всех этих несчастных.

— Ради бога, Джули, повтори…

Священник с мольбой смотрит мне в глаза. Он хочет жить. И я хочу…очень хочу. Но не так. Не в рабстве. Не в клетке. Раздается выстрел, и я закричала, закрыла глаза, а когда открыла, увидела бледное лицо священника и раскрошенный в щепки алтарь. И я повторила…повторила, так как чужая жизнь священна. Из-за меня столько людей погибло.

Таинство дьявольского брака с самим Пауком свершилось? Или это меня только что похоронили и отпели?

— Венчание произошло пред Христом и пред общиной Церкви. — дрожащим голосом продолжил падре. — Что Бог сочетал, того человек да не разлучает. И заключённый вами супружеский союз я подтверждаю и благословляю властью Вселенской Церкви во имя Отца, и Сына, и Святого Духа».

Вскинула голову, чувствуя, как тошнота подкатывает к горлу, как щекочет гортань и дёргается сердце. Какой еще удар он приготовил для меня. Я не могу защищаться, я слабая, я дико устала… я даже не могу ненавидеть. Мне нужно время и место зализать раны. Они слишком кровоточат.

— Мы венчаны… — сказала тихо и обреченно.

— Кто венчан? Где документ о венчании?

Достал что-то из-за пазухи и сунул мне под нос.

— Ты про это?

Я взяла у него красивое цветное свидетельство о венчании, и все поплыло перед глазами.

— Разве ты — Маргарита Варская? А он — Винченсо де Браска?

«— Венчание произошло пред Христом и пред общиной Церкви. — дрожащим голосом продолжил падре. — Что Бог сочетал, того человек да не разлучает. И заключённый вами супружеский союз я подтверждаю и благословляю властью Вселенской Церкви во имя Отца, и Сына, и Святого Духа. Какие имена вписать… в свидетельство? У меня здесь указано…

— Аминь. — радостно кивнул Сальваторе, оборвав священника, и швырнул ему столу. Затем повернулся ко мне и насильно схватил за руку, больно выгибая пальцы, сжатые в кулак. — Я не готовился к этой церемонии, так что вместо кольца поносишь веревку.

И завязал на моем пальце бечевку крепким узлом. Потом протянул кусок веревки мне.

— Завязывай.

Затянула так крепко, как могла, чтоб причинить ему боль, но он даже не моргнул, продолжая сверлить меня своим тяжелым, дьявольским взглядом. Затем подошел к отцу Алехандро, что-то тихо сказал и забрал из его рук свидетельство, сунул за пазуху в карман.

— Вот и все, сладкая. Поехали домой. Отмечать и трахаться».

Пальцы сжали красивую бумагу, и внутри все начало холодеть. Стремительно быстро, необратимо, адски больно.

— Разве тебя представили родственникам, как жену? На вашей свадьбе гуляла лишь охрана. Ту…скатерть бросили двум братьям, как насмешку. Тебя представили семье? Тебя приглашали на праздники? Даже в Шанхае тебя не взяли ни на одну встречу…

Пока он говорил, я смотрела на золотистые завитушки и гладила выпуклое теснение свидетельства пальцем. Да…он был прав. Во всем. Каждое слово — чистая правда. И тот, кто родился подонком, тварью и мразью не мог измениться. Не было венчания. Все было фарсом, спектаклем… Я расхохоталась, болью отдало под ребра, там, куда вошла пуля, там, где остался продольный шрам навечно, растянутый из-за непомерно вспухшего живота. Даааа, идиотка, тебя бросили подыхать на улице, потому что ты больше не была нужна, потому что своя шкура оказалась дороже, потому что ТЫ — НИКТО! Он ведь говорил об этом… что я для него никто.