От оргазма сводит судорогами тело, ноги сами оплетают мужские бедра, сдавливают их коленями, губы ищут его проклятый рот, чтобы отдать хриплый крик и жадно втянуть в себя его рычание, как опиумный дым, легкими, в самую плевру, так, чтоб мозги обволокло общим, кровавым кайфом, чтобы сотрясаться, кончая и кусая друг друга в мучительных спазмах общей агонии.

Прижал к себе, все еще удерживая наши израненные руки и целуя мои губы, все спокойнее и спокойнее, вылизывая языком мой язык, очерчивая им контур моего рта. Склонил головой на свое плечо, зарываясь в мои волосы.

— И на хер то гребаное счастье. Пусть у нас будет наше… несчастье, малая.

* * *

Позже, вечером перед отъездом, я смотрела из окна, как санитары вывозят на коляске Альфонсо. После приступа он только тряс головой и смотрел в одну точку. Во дворе его ждет машина, а внизу стоят Марко и Сальваторе. Я должна была видеть своими глазами, видеть, как эту тварь изгоняют из его собственного дома, как он покидает стены своего логова. Я хотела, чтобы в этот момент ему стало так же больно, как мне, когда я видела мертвым своего отца. Быстро сбежала по лестнице вниз, выскочила во двор и уверенным шагом подошла к Сальваторе. В эту секунду я ощущала триумф, ощущала бешеную, злорадную радость.

— Счастливого пути, папа. Надеюсь, вам скоро станет легче, и вы вернетесь домой. — ядовито сказала и… взяла своего мужа за руку.

Свекр обернулся ко мне, его лицо исказилось, стало похожим на адскую маску.

— Тыыыыы… это все тыыыы, — зашипел он неожиданно для всех и попытался встать, но его удержали санитары, усаживая обратно в кресло, — тыыыыы, проклятая дрянь! Слышишь? Я тебя проклинаю! Тебя и его! Вас обоих…! Никогда не будете вместе! Вы прокляты! Проклятыыыыы!

Я демонстративно обняла Сальваторе и склонила голову ему на грудь, ощутила, как он сжал мои плечи.

Подняла голову и посмотрела Сальваторе в глаза. Это стало временным перемирием. Каким-то негласным объявлением прекращения войны. Потому что назло Альфонсо ди Мартелли я решила быть с его сыном. Нет, я не простила.

Китай. Шанхай. 2005 год

Прощать убийцу — значит убивать.

(с) Шекспир. Ромео и Джульетта

Бабочки машут рванными крыльями.

Бьются отчаянно в паутине безумия,

Плачут и стонут, кричат от бессилия…

Строчки все белые, грязно— стерильные…

ЧастОты не ловят, настал апокалипсис.

Где-то в душе сигналы бедствия…

Ранами в памяти задержалася

Скорее не боль, а ее последствия…

Ближе нельзя… Ты и так под кожей

Пальцы мои-твои…я не думала,

Все невозможное было возможным…

Взрывом твое-мое безумие.

Правда так часто ложью кажется,

Плюсы похожи на стертые минусы.

Но не порвется и не развяжется…

Прозрачная нитка больной одержимости…

Точками, знаками, текстом, матами.

Вечными "если бы" обреченные.

Полусловами лишь нам понятными…

К высшей заранее приговоренные…

Ульяна Соболева

Мы поселились в гостинице. Это был огромный, невероятный небоскреб, уходящий шпилями в небо. Наш этаж где-то посередине с видом на море, которое напоминало своей застывшей гладью зеркало. Казалось, я его вижу из окна самолета. Никогда не бывала на такой высоте.

Страшно, и дух захватывает. Но Сальваторе был прав, здесь мне казалось, что все самое жуткое осталось в другом месте, как будто я смогла временно перешагнуть темноту. Отстраниться о нее. И эти колосья вереска в вазах, запах лаванды, сиреневая постель и белые ковры, в которых ноги утопали по щиколотку. Я словно избавилась на время от ненависти и призраков, душивших меня стонами о возмездии. Стало легче… я позволила себе побыть какое-то время Вереск без мучительных угрызений совести. Совсем чуть-чуть.

— Тебе нравится?

Его голос, как всегда, будоражит, вызывает сладкую истому внизу живота, обволакивает туманом тягучего, непреодолимого влечения.

— Да. Здесь очень красиво. Сказочно. Я мечтала побывать в Шанхае еще в детстве.

— Ты рассказывала, я помню.

— Казалось, что тебе неинтересна моя болтовня с Марко.

— Тебе казалось…. Мне было интересно все, что касалось тебя.

Стал позади меня, опираясь ладонями на стекло, выдыхая мне в затылок, вызывая вихрь мурашек своей близостью. Я не верила ему, не верила ни единому слову. Такие, как Сальваторе, играют с женщинами, удовлетворяют свои потребности и умеют красиво говорить. Я слышала, как он умеет соблазнять… как умеет шептать своим дьявольским голосом. Как тогда Лауре.

— Когда я уехал в Америку, — пока он говорил, его длинные пальцы ласкали мои волосы, — и жил у дяди, я каждый день рисовал наш дом. В тетради. Старой общей тетради, найденной в комнате тетки Мардж, — кажется, он заплетал мои волосы в косу, и мне это нравилось. Чувствовать нервные, длинные пальцы Сальвы, позволять ему трогать себя и позволять себе наслаждаться этими прикосновениями, — вначале продумал, каким будет фундамент, потом стены, окна и комнаты. Я никогда не учился этому… никогда не был художником. Но я видел, каким он будет, наш дом… Уже тогда я знал, что ты принадлежишь мне.

— И где… этот дом теперь?

— Не знаю. Кажется, я привез тетрадь с собой, но она исчезла.

Потому что ее не было, и он мне лжет. Потому что рот Сальваторе ди Мартелли источает только яд.

— У нас не может быть общего дома, и ты это прекрасно знаешь. Твоя усадьба для меня тюрьма… а у меня нет ничего своего.

Ладонь скользнула по моей шее, лаская, касаясь очень нежно кожи.

— Наш дом там, где нам хорошо… мне хорошо с тобой везде.

Развернул к себе, убирая волосы с моего лица, рука потянулась за колоском в тонкой, высокой, белоснежной вазе. Достал его и провел по моей щеке, прожигая своим огненным, черным взглядом. И я знаю, что сейчас будет. Знаю, потому что мое тело мучительно отзывается. Особенно когда колосок скользит по ключицам и западает за ворот халата. Все эти несколько дней Сальва отсутствовал. Я слышала, как ему звонят, как он говорит по-английски, как договаривается о встрече. Он уезжал по своим делам и возвращался почти под утро, а я делала вид, что крепко сплю, и он не будил меня. А утром снова слышала, как он уходит. Злилась, утыкаясь лицом в подушку. Никакой это не медовый месяц. Просто потащил с собой… и запер в четырех стенах. Я слышала его разговор с одним из китайцев. Слышала как-то спросил — возьмет ли он меня на встречу, и Сальва ответил, что на переговорах женщине не место.