Как мы видим, скепсис населения в отношении избирательной реформы был вполне оправдан. Это недоверие демонстрирует способность к рациональному и критическому мышлению в народном сознании – способность анализировать политический процесс, связывать причины и последствия. Эти скептические комментарии свидетельствуют о дистанцировании некоторых людей от государства, и о силе их противостояния лживости государства, воплощенной в его конституции. Либеральный нарратив был выражен в поддержке юридических новшеств, подотчетности администрации советов, всеобщего избирательного права и особенно в реакциях на провозглашенные свободы личности.

Индивидуальные права, гарантированные от вмешательства государства, и защита прав меньшинств, как правило, считаются важнейшими элементами либеральной демократии. Дискуссия 1936 года характеризует взгляды населения на провозглашенные в проекте конституции принципы – свободу собраний, печати, религии, свободу передвижения, неприкосновенность личности, жилища и частной переписки.

Свобода объединения в общественные организации, провозглашенная статьей 126[432], резко контрастировала с реальностью: в 1930-х годах государство-партия подавляло все независимые общественные объединения любого рода. После разгрома партии социалистов-революционеров и меньшевиков в начале 1920-х годов ВКП(б) оставалась единственной партией в стране, хотя эта однопартийная система никогда не была институционализирована в предыдущих конституциях. Описывая ее как партию самых активных и политически сознательных граждан, статья 126 Конституции 1936 года усилила роль партии, особенно в формуле «Коммунистическая партия Советского Союза представляет руководящее ядро всех организаций трудящихся, как общественных, так и государственных». Эта формула подтвердила статус партийной организации на заводах, в школах, колхозах и местных советах как куратора их исполнительных органов и тем самым институционализировала партийное государство. Следующей конституцией 1977 года партия была провозглашена как «руководящая и направляющая сила советского общества».

Простые люди, читающие статьи 125 и 126, часто упускали из виду, что политические свободы гарантируются гражданам «в соответствии с интересами трудящихся и в целях укрепления социалистической системы». Это было важное ограничение, препятствовавшее критике режима. Хотя в статье не упоминались политические партии, она все же породила в обществе ожидания возрождения многопартийной системы. Некий Григорий Горунов, названный в докладе НКВД бывшим эсером, истолковал статью 126 следующим образом: «Конституция разрешает партии и свободы, поэтому теперь мы организуем собственную партию и прессу и будем проводить свою собственную политику»[433]. Инженер из Ленинграда Глебов рекомендовал правительству разрешить политические партии, иначе, предостерегал он, они уйдут в подполье[434]. Люди все еще не забыли о своем опыте многопартийной системы, о чем свидетельствуют многочисленные ностальгические упоминания дореволюционного прошлого или западных политических систем. Комментарии носили в основном абстрактный характер, одобряя свободы в принципе; однако крестьяне достаточно громко требовали создания крестьянских союзов для защиты своих интересов.

Голоса сельских жителей требовали равных прав с рабочими, эффективного представительства во власти и защиты их конкретных политических и экономических интересов. Эти требования крестьянской политической партии или профсоюза имели широчайшее распространение в 1920-х годах, но сократились после выселения наиболее активных и предприимчивых крестьян из села во время коллективизации, однако требования все еще звучали во время обсуждения конституции[436]. Политическое движение деревни за Крестьянский союз наглядно демонстрирует способность сил модерна трансформировать даже такой консервативный слой, как крестьянство. Это подрывает постулат Макса Вебера о паттерне крестьянского поведения в европейских революциях: «переходить от крайнего радикализма [во время революции] к состоянию апатии или политической реакции, как только будут удовлетворены их непосредственные экономические требования»[437].

И здесь скептики тоже внесли свой вклад в дискуссию: «В любом случае, те, кто осмелится организовать партию, будут стерты с лица земли». Те, кто мечтал о демократическом плюрализме, пропустили неутешительное замечание в интервью Молотова французскому журналисту Шастенэ, опубликованном в «Известиях»: вопрос о многопартийной системе в СССР «не актуален, поскольку у нас дело вплотную подошло к полной ликвидации борющихся между собой классов, представительство которых выражают партии»[438]. «Правда» в своих публикациях и статьях, написанных государственными деятелями, часто подчеркивала несовместимость многопартийной системы с гармоничным миром социализма: «В нашей стране нет условий ни для одной партии, выступающей против большевистской»[439]. Наконец, Сталин в своем выступлении на VIII cъезде Советов отверг необходимость создания других партий потому что все классы в стране сейчас дружественны, без антагонистических интересов, выразив тем самым свой идеал однородного коммунистического общества[440].