В этот момент, в условиях полной неопределенности, был опубликован проект конституции, который вызвал новую волну надежд и многочисленные случаи самовольного отъезда поселенцев. В связи с общей путаницей в правовом статусе депортированных лиц, возвращенцев часто принимали в их родных колхозах, которые в то время испытывали нехватку рабочей силы[392].

Следующей проблемой возвращенцев являлся вопрос об имуществе. Они требовали не только права голоса и членства в колхозах, но и возврата их домов и другого имущества[393]. Понятно, что это встретило сопротивление среди тех, кто выиграл от коллективизации. Некий В. Н. Чимородов из Воронежской области протестовал: «Конституция гласит, что попы и кулаки являются полноправными гражданами и имеют право на возврат конфискованных домов, которые сейчас находятся в колхозе. По этой причине мы просим запретить им голосовать (имеется в виду запретить полное восстановление гражданских прав, включая имущественные. – О. В.)»[394]. Именно беззаконный характер коллективизации породил новые конфликты пять лет спустя. В некоторых местах народные суды санкционировали восстановление имущественных прав бывших кулаков (на Северном Кавказе), в других местах возвращенцы занимали свои конфискованные дома безо всякого разрешения[395].

В условиях такой неопределенности в отношении их статуса спецпоселенцы ожидали, что принятие конституции поможет им. В газеты и органы власти направлялся непрерывный поток вопросов и жалоб о правах депортированных кулаков. Многие из них были депортированы без суда и не знали своих сроков: «Мы считаем себя лишенными прав не по решению суда, а только властью НКВД, поскольку не слышали ни приговора, ни суда, а просто выслали нас в другой район и все»[396]. Эти крестьяне спрашивали о своем статусе. На многочисленные запросы секретариат Президиума ЦИК ответил в январе 1937 года: «Возврат раскулаченного (конфискованного) имущества не допускается, так как оно было конфисковано в соответствии с законом. Конституция не подразумевает такого возвращения»[397]. Письмо начальника ГУЛАГа от августа 1937 года И. И. Плинера Ежову отразило понимание необходимости уточнения правового статуса специальных переселенцев в соответствии с новой конституцией:

НКВД считал, что конституция для органов не обязательна. Для слишком многих депортированных реабилитация в соответствии со статьей 135 конституции была номинальной, поскольку им не разрешалось покидать место ссылки[399]. В отличие от опубликованной и обсуждаемой конституции, недоступность публикаций законов и секретных инструкций ГУЛАГа была для граждан дополнительной причиной мучений.

Повторный поток писем с аналогичными запросами последовал в ходе подготовки к выборам 1937 года[400]. Инструкция ГУЛАГа от 15 октября 1937 года подтвердила избирательное право поселенцев, хотя вновь ограничила их право на передвижение. Центральная избирательная комиссия и НКВД договорились о том, что справки, удостоверяющие личность избирателя, должны выдаваться комендантами поселений с последующим их изъятием на избирательных участках в обмен на бюллетень для голосования[401]. Восстановление гражданских прав было неполным и саботировалось на любом административном уровне. Таким образом, мы видим обычную практику, когда конституция, закон или указ, предоставляющие права гражданам, подвергались урезанию нормативными документами и подзаконными актами. Нормативные акты «гасили» силу закона – пишут составители сборника документов о специальных переселенцах Линн Виола и Сергей Красильников. Авторы воздерживаются от употребления термина «правовой статус спецпереселенцев», поскольку понятие законности не отражало реалии их состояния. «Это был квазиправовой порядок, нормы и правила которого устанавливались и изменялись политическим руководством, не сдерживаемым никакими законодательными и судебными институтами. Право служило инструментом в руках режимных органов [НКВД], в чьем ведении находились группы спецконтингента»[402]. В конце концов, к апрелю 1937 года 136 350 бывших депортированных, хотя и реабилитированных, все еще проживали в специальных поселениях или вблизи них[403]. Эта извилистая политика реабилитации продолжалась до июля 1937 года, когда, согласно печально известному приказу № 00447, тысячи бывших кулаков, бежавших или вернувшихся из ссылки, стали жертвами новой массовой операции, направленной в первую очередь против возвращенцев[404].

Статья 121 провозглашала право на образование. Бесплатное образование было выдающимся достижением социализма. Дети лишенцев формально получили доступ к высшему образованию в соответствии с постановлением правительства от 29 декабря 1935 года. Белорусский корреспондент рассказывал, что его отец был раскулачен, арестован и лишен избирательных прав. В 1933 году молодой человек попытался поступить в Ленинградский университет, но безуспешно. В 1936 году, благодаря новой конституции, как он считал, он все-таки поступил в Витебский педагогический институт[405]. В начале 1936 года Вышинский предложил распространить действие этого указа на детей депортированных, но не получил одобрения. Лишь отдельные заявки, например, от групп молодых людей из Ленинграда и Игарки, были удовлетворены в 1936 году[406]. Только весной 1939 года, в соответствии с новым указом НКВД, дети спецпереселенцев получили право переезжать в близлежащие города с учебными заведениями. Однако, как всегда, существовала большая дистанция между законом и практикой: в письмах молодые люди жаловались на невозможность реализовать свое право на образование. Ученик седьмого класса Василий Мелусов 23 июля 1939 года написал коменданту спецпоселения в селе Березовка Пихтовского района Сибири.