Демократический характер конституции и целенаправленные усилия организаторов кампании породили новую волну надежд, а также критики среди населения. В многочисленных требованиях снизу (45 в моих записях, 4 процента в данных Гетти и 2 процента в отчете Горьковского края) мы слышим разочарование работой системы советов и желания большей подотчетности, прозрачности местной администрации и оперативности ответов на запросы. Статьи 142 и 95, касающиеся регулярной отчетности депутатов перед избирателями и отзыва неэффективных депутатов, получили соответственно 1048 и 395 замечаний из 43 427 зарегистрированных, с 305 рекомендациями относительно периодичности отчетов[355]. Эти комментарии апеллировали к одному из столпов демократии – депутаты должны нести ответственность перед избирателями. Но учитывая практику фиктивных выборов, депутаты больше зависели от своего начальства, чем от своих избирателей.

Воронежские руководители сообщали ЦИК: «Ожидания и требования к советам возросли; большинство всех предложений (о конституции) касаются местных властей». Правда писала: «Советский гражданин… безжалостно критикует недостойных руководителей, бюрократов, которые не помогают ему сделать свою работу более эффективной, а жизнь более культурной»[356]. Здесь запрос на критику во время отчетной кампании в советах летом и осенью 1936 года вполне отвечал постоянно тлеющему всеобщему недовольству. Некоторые участники отвергали право местных депутатов на неприкосновенность. Подвергая критике местных бюрократов, люди иногда сомневались и в партийной верхушке: «А отчитывается ли Верховный Совет регулярно перед избирателями?» «Сталина кто выбирал – мы или без нас кто-нибудь?»[357] Но критика в адрес высших должностных лиц не предусматривалась. Вместо этого кремлевские руководители планировали дисциплинировать чиновников среднего звена руками народа. Британский дипломат Маккиллоп заметил в сентябре 1936 года, что советский гражданин, которого призывали критиковать,

Люди приветствовали новый закон о выборах как возможность привести к власти своих подлинных представителей, которые будут защищать их интересы против партийного государства.

Собрание правления колхоза «Новая жизнь». Московская область. 1930-е гг. Библиотека Конгресса США / Library of Congress, Prints and Photographs Division [reproduction number: LC-USW33-024194-C]

За такие разговоры житель Украины Ватаженко был арестован. Люди настаивали на проведении выборов с несколькими кандидатами на всех уровнях: «Перед выборами как в сельские так и в районные советы, вплоть до Верховного [Совета], нужно партийным и общественным и организациям рекомендовать не одну, а несколько кандидатур лучших людей, чтобы народ мог сам себе выбрать»[360]. Они отстаивали право выдвигать кандидатов от не аффилированных объединений – от местных организаций и трудовых коллективов, сельскохозяйственных и спортивных коллективов, тракторных станций, групп домохозяек (44 предложения) и от отдельных лиц (25 предложений по расчетам ЦИК)[361]. Обычные люди рассматривали выдвижение кандидатур отдельными лицами и самовыдвижение как прямую демократию. Но не Сталин. Он отклонил самовыдвижение на июньском Пленуме ЦК 1937 года[362]. Колхоз, однако, в конце концов, стал номинирующим органом в соответствии с последующими разъяснениями 1937 года к закону о выборах. Выдвижение кандидатов было решающим этапом, позволявшим партии-государству контролировать выборы. Ленинградские рабочие ясно это видели: «Формально будет тайное голосование, но положение от этого не меняется, так как кандидатуры в советы будут намечаться сверху». «[В любом случае], будем выбирать только низовых работников. Кандидатуры же в высшие органы будут выдвинуты сверху. А наше дело только подать голос, а от себя нельзя выдвигать кандидатов»[363].

Глава XI «Избирательная система» получила огромное количество комментариев – в общей сложности 6369 – 14,2 процента от всех предложений, систематизированных ЦИК[364]. Из этого числа статья 135, которая ввела всеобщее право голоса и отменила институт лишенцев, получила 4716 замечаний и стала второй после самой востребованной статьи 120 о пенсионных пособиях[365].

Неудивительно, что вопрос о правах граждан оказался в центре обсуждения. Он представлял собой радикальный сдвиг в политике и затрагивал личные интересы миллионов людей, исключенных ранее из полноценного гражданства. После революции конституция 1918 года узаконила классовый принцип, который лишил прав гражданства многих людей, называемых «бывшими» – священников, кулаков, бывших полицейских, торговцев и дворян[366]. Первоначально эта группа составляла 2–3 процента населения – если верить Сталину[367]. В конституции 1924 года эта категория была расширена. Был детализирован список дореволюционных должностей и титулов, которые не позволяли их владельцам и семьям голосовать, и добавлена категория нелояльных Советской власти. Во второй половине 1920-х годов большевики вновь ужесточили ограничения на избирательное право, исключив офицеров Белой армии, членов «контрреволюционных партий», жертв политических репрессий и членов их семей, сделав группу в три раза больше. По разным оценкам, эти отверженные составляли 7,7 процента взрослого населения в городах и 3,5 процента в сельской местности – более 5 миллионов человек[368]. По оценкам Фицпатрик, в 1929 году их число составило 8,6 процента от общего числа взрослых, а по оценке Сергея Красильникова – 3 716 855 человек, или 4,89 процента от общего числа избирателей. Коллективизация расширила этот круг в результате депортации кулаков, но, по словам Молотова, в 1934 году после некоторого смягчения политики лишенные избирательных прав составили 2,5 процента, или более двух миллионов из 91 миллиона избирателей[369]. Решение о лишении избирательных прав принималось местными избирательными комитетами с подачи советских, ОГПУ или финансовых органов. По словам А. Добкина, в этой группе преобладало пожилое и нерусское население. Доля духовенства с семьями составляла 20 процентов в сельской местности и 5–8 процентов в городах РСФСР; купцов – до 40 процентов в городах РСФСР; ремесленников и «эксплуататоров», использующих наемный труд, – до 27 процентов в городах и селах[370]. Для лишенцев это был вопрос жизни или смерти, поскольку государство лишало их не только права голоса, но и права на жилье, продовольственные карточки, образование и работу, наказывало их повышением налогов и, что особенно опасно, делало их первыми объектами периодических массовых операций. Документы описывают волны самоубийств среди лишенцев[371]. И Красильников, и Добкин пришли к выводу, что остракизму подверглись не столько политические оппоненты режима, сколько независимые, энергичные и предприимчивые элементы общества, способные самоорганизоваться и заложить фундамент гражданского общества.