Наиболее распространенным способом спасения крестьян от надвигающегося голода и колхозного крепостного права было бегство. Для предотвращения этого была ограничена свобода передвижения колхозников. В 1933 году государство выдало горожанам внутренние паспорта, регулирующие доступ к работе и жилью. Во избежание панической голодной миграции, сельские жители (за исключением механизаторов) были исключены из паспортизации и зависели от сельского совета, который мог отклонить или выдать удостоверение личности (справку), разрешающее выезд. Это напоминало условия крепостничества. Только в 1976–1981 годах советские крестьяне получили паспорта и право на передвижение.

Начиная с июля 1936 года, когда засуха вызвала неурожай, целые бригады, в том числе бригадиры, комсомольцы и партийцы, бежали в промышленные центры или совхозы. В августе бегство стало массовым. НКВД арестовывал тех, кто агитировал за побег, но это было бесполезно. Крестьяне говорили: «Засуха. В колхозе хлеба все равно не будет, нужно найти работу в других местах или умереть с голоду»[314]. Трактористы тоже бежали: «Нет смысла работать. Колхоз не дает денег и хлеба, мы не хотим ходить голодными, раздетыми и босыми». Толпы осаждали сельские советы, требуя разрешения на выезд. Многие уходили без бумаг. Вследствие нехватки рабочей силы уборка урожая оказалась под угрозой: задержки привели к дополнительным потерям зерна[315].

Только 6 ноября «Правда» наконец-то признала засуху, но не бедствие:

В таких вот условиях крестьяне были вынуждены обсуждать конституцию. Экономическая ситуация в деревне влияла на настроение и поведение колхозников. Неудивительно, что посещаемость собраний была низкой. Руководитель колхоза объяснял: «Колхознику сейчас не до обсуждения конституции, т.к. он почти голодный»[317]. Именно на фоне плохого урожая, угрозы голода и бегства колхозников, исключение крестьян из конституционных гарантий, таких как свобода передвижения и социальное обеспечение, только усилило их желание оставить село и переехать в город или на стройку. Там, став рабочими, они могли иметь право на социальные пособия и полное гражданство.

Широкий спектр мнений, высказанных в 1936 году, стал еще одним отражением осознанного участия населения в политической жизни, а не просто поддакивания пропаганде. Классифицируя полифонию общественных реакций, можно выделить несколько тем, вызвавших наибольший интерес населения: прямые тайные выборы, гражданские права, принадлежность к социуму, верховенство закона, социальное обеспечение, демократические процедуры и местное управление. Комментарии граждан, характеризующие советскую массовую политическую культуру, можно тематически отнести к двум основным категориям. Первая – это комментарии в поддержку демократических, гражданских, умеренных, примирительных, толерантных (например, в отношении религии) ценностей и признание индивидуальных прав, которые близки к нашему пониманию либеральных ценностей.

Вторая группа мнений поддерживала регулирование, исключение и дискриминацию и может быть отнесена к антилиберальному дискурсу. Нетерпимость к какому-либо иному, агрессия по отношению к санкционированным меньшинствам, ненависть к врагам, всеобщая враждебность, но уважение к власти, приверженность ценностям, воспринимаемым как одобренные руководством, обычно ассоциируются с авторитарным (Х. Арендт, Т. Адорно) или тоталитарным (А. Эткинд и Л. Гозман, А. Крылова и другие) типом личности и политической культуры. Некоторые мнения, свидетельствующие о приверженности коллективизму (в противоположность индивидуализму), этатизму, клиентелизму и персонификации власти, часто ассоциируются с традиционными крестьянскими обществами. Эта классификация[318], продиктованная характером моих источников, будет определять стратегию для последующего анализа. Эти категории будут рассматриваться в контексте официальной культуры, продвигающей добродетели Нового Человека: преданность социализму, нетерпимость, коллективизм, антирелигиозность, скромность, человечность, альтруизм, самосовершенствование и нелиберальная субъектность[319]. В этой главе я утверждаю, что озабоченность многих граждан по поводу индивидуальных и гражданских прав, функционирования советов, избирательной реформы и законности, а также политическая активность говорят в пользу существования либеральных элементов в советской массовой политической культуре.

Демократия была главным вопросом в дискуссии, и простые люди имели свои собственные идеи на этот счет. Донской казак, работавший бухгалтером, сказал после войны в интервью:

Другой корреспондент считал, что только с помощью иностранцев самоуправление может быть успешным в Белоруссии: