– Балашов, это она все затеяла! Если бы не она, ничего бы этого не было, электрик бы остался электриком, Виктор – хорошим замом, – я шептала, стараясь подготовить его к своему решению.

– Эй, толстый, не вздумай исчезнуть, а то девочка будет отскребать свою мамочку от бетона! – Голос звучал в большом помещении гулко, Виль загоготал и смех получился чудовищный. Я оглянулась. Кира обмякла в его руках, как тряпичная кукла.

Стеклянная дверь вдруг открылась. Навстречу нам бежала Эля, размахивая какой-то бумагой.

– Эй, Виль, отпусти маму, вот бумага, я нашла ее в коридоре!

Балашов кинулся наперерез Эле, схватил ее на руки и, прижав к себе, отобрал бумагу. Это был плотный, абсолютно чистый лист, сложенный вдвое.

– Отпусти маму, электрик! – крикнула Эля и застучала кулачками по плечам Балашова.

– Давай договор мне! – Виль, согнув Киру пополам, свесил ее над бассейном.

Я хотела сказать им: «Пойдемте быстрее отсюда!», но язык не повернулся.

– А ты кто? – спросила меня девочка.

– Снегурочка, – ляпнула я.

– А-а, – понимающе кивнула Эля. – В мамкиных шмотках?

– Что же делать?! – спросила я сама у себя, и мне настоятельно захотелось заплакать.

– Что делать, что делать, снять штаны и бегать, – вдруг тихо сказала девочка. – Папка уже начал! Суньте Вилю бумагу, пока он поймет, что к чему...

– Эх, Сеня! – громко хлопая крыльями, в дверь влетел грязный большой попугай. Летел он тяжело, неумело, и почему-то вертикально – брюхом вперед.

– Заткнись, глупая птица! – яростно проорал Балашов, стараясь воплем заглушить конец знаменитой Гришиной фразы. Он крепко прижал голову Эли к своей груди, запечатав ей уши ладонями. Попугай, не справившись с приземлением, грузно рухнул под чахлую пальму клювом вниз и, прихрамывая, пошел по полу, глядя под ноги, словно курица в поисках зернышка.

– Бумагу, толстый!

– Ой, да знаю я, что он кричит! – Эля высвободила голову из больших балашовских ладоней, закрывавших ей уши. – Он кричит: Эх, Сеня, а не позвать ли нам блядей! Слово, конечно, нехорошее, и смысл неважный, но не настолько, чтобы разлучать меня с Гришей! Мама, держись, вот ваша бумага!

* * *

– Вот ваша бумага! Мама, держись!

Балашов вдруг замер, уставив взгляд в пространство. Я физически ощутила, как он что-то соображает, как туго, словно заржавевшие детали, ворочаются его мозги. Наконец, он гаркнул своим прежним, сокрушительным басом:

– Эй, Виль, а какую бумагу ты ищешь? Если это договор купли-продажи моей фирмы, то он тебе ни к чему! Договор оформлен на твое имя, значит, он зарегистрирован в налоговой!

Если бы на Балашове были штаны, он походил бы на командира полка, выносящего с поля боя ребенка.

– Тебе ни к чему эта бумага! Все и так на тебе! В том числе и налоги!

– И налоги тоже! – поддакнула язва Эля.

У Виля в глазах промелькнуло недоумение.

– Это правда, Кирка?! – он ослабил хватку, и Кира смогла встать прямо.

– Не знаю, – пролепетала она, – может и правда.

– Нет, толстый, ты меня не обманешь! Что ты держишь в руке?! Разверни, покажи, положи у моих ног и проваливай! Если это не та бумага, у твоей малышки будет, что вспомнить про мамочку! – Он за шею склонил Киру над бетонной пропастью.

– Виль, ты не можешь! – задыхаясь, закричала Кира. – Мы же вместе все придумывали! Мы так хорошо все придумали! Мы уедем на Кубу – край непуганых идиотов, мы купим остров в океане, ты будешь король, а я королева!

Кира несла ахинею, но ахинея имела право на жизнь, потому что большую часть для ее осуществления они уже сделали.

– Папа, что она говорит? Она – король, он – королева, а я? Какой океан?

– Виль, ты не можешь! Наверное, правда, бумага не так уж нужна! Пусти!!

– Чтобы стать королем, я все могу, Кирка! Пока вы все сладко жрали и мягко спали, я давился гнилой перловкой, пил компот из червивых яблок, и спал на голой продавленной сетке, потому что все матрасы растащили по домам воспитатели! Я ходил весь в клеточку! Бумагу, толстый! Я все могу, Кирка! Проживу без королевы! Я закажу тебе такую службу за упокой, что все покойники перевернутся от зависти!

– Эх, Сеня! – весело крикнул попугай, бодро приподняв облезлый хохол.

– Ягих, ты не в Пагиже?!! – двери тучей из голубой норки заслонила Алевтина Израилевна. Каким-то чудом она добралась к месту действия в момент кульминации.

Правда, кульминацию изрядно заклинило.

– Бумагу!

– Виль, ты не можешь!

– Мама, держись!

– Ягих, ты не в Пагиже?!

– Эх, Сеня!..

– Бумагу!

* * *

Балашов, опустив Элю на пол, двинулся к Вилю.

Сейчас все закончится. Чем – неизвестно. Детдомовский мальчик ни перед чем не остановится. Главный герой – в трусах. Хоть бы они были в синюю клеточку, а не горошек!

Я прижала Элю лицом к себе, но Эля вывернулась, она не хотела быть испуганным слабым ребенком.

Балашову до Виля осталось два шага.

– Разверни бумагу, – приказал ему Виль.

– Отпусти Киру, тогда разверну!

Виль немного ослабил хватку, Кира чуть разогнулась, чтобы не так нависать над бассейном.

– Тебе ни к чему бумага! – крикнул Балашов, протягивая сложенный вдвое лист. – Нужно было лучше и больше учиться, чтобы понимать это!

– Мне ни к чему было больше учиться! Чтобы иметь много денег, нужно лишь уметь отбирать их у таких толстых как ты! Разверни бумагу и положи у моих ног!

Балашов тянул ему лист.

– Бумага тебе ни к чему!

Виль не выдержал и протянул руку к листу. Балашов сделал еле заметный шаг назад. Виль поддался на обманный маневр и отклонился от края бассейна. Кира, чуть-чуть обретя устойчивость, сделала единственно правильный в ее положении шаг: извернувшись, она впилась зубами в державшую ее руку. Из-под зубов ее брызнула кровь. Виль вскрикнул. Я вскрикнула. Эля вцепилась а меня руками.

– Хде Вихтог? – пробормотала теща в голубой норке.

Балашов сцепился с Вилем, Кира выкрутилась из схватки целой, невредимой, и неожиданно трезвой.

Дрался Балашов хуже, чем стрелял. Если бы не его вес, Виль спихнул бы его на бетонное дно в первую же секунду. Виль дрался привычно, зло, ставя на карту жизнь или смерть. Балашов же, по-моему, думал не о том, как уцелеть, а о том, что недолюбленные дети вырастают в негодяев, и в этом не их вина. Если вдруг Балашов победит в схватке, он Виля усыновит.