сутки.

Следующим днем ближе к сумеркам неожиданно приехал Гарик. Хотел попрощаться, поскольку уезжал на неопределённый период. Черт, как же не хотелось показываться в таком виде… Пришлось через ломоту в конечностях как-то приводить себя в нечто божеское. Даже смогла улыбнуться, встречая его.

– Ничего себе… – присвистнул, – мумия во плоти, – хохотнул, качая головой, – и целовать нельзя? Заразная?

– Есть такое, – выдавливаю.

– Наверное, мне действительно не стоит тебя задерживать, прости, что настоял, – сокрушается, – да и не стоит в дорогу подхватывать вирус, не хочу оказаться в таком же состоянии.

– Да, точно.

– Тогда, Мась, – голос приобретает загадочные оттенки, в которых плещется обещание, – наверстаем в грядущем году всё, что пропустили в этом?

Ловлю томный прямой взгляд. Без вариантов, будет добиваться расположения всеми возможными способами. Растаю ли? Кажется, впервые мне этого хочется. Тону в затягивающей глубине…

– Иди, пожалуйста. Счастливого пути.

Но не успеваем попрощаться. На лестничной площадке, когда открываю перед Гариком дверь, провожая, вдруг возникает Дмитрий. Они кивают друг другу. И даже если мой ухажер удивлен, виду не подает. Исчезает на ступенях. Оба знают, кто есть кто. Правда, Гарик уверен, что мы были женаты…но не суть.

Мне почему-то неловко.

– Выглядишь не очень. Всё принимаешь вовремя?

– Да. Всё хорошо. Гораздо лучше, чем было, – возражаю, наблюдая, как разувается.

Зачем?! Но не выгонять же!

А он совершенно невозмутимо проходит дальше, моет руки и возвращается. Ах да, у него опять пакеты. Несет их в кухню. Я плетусь следом. Картина двухдневной давности повторяется. Упускаю момент, когда мужчина оказывается вплотную ко мне и…внезапно прижимается губами ко лбу. Остолбеневшая, лишь ресницами и хлопаю.

– Температуры почти нет. Прости, руки с улицы холодные, не хотел прикладывать.

Почему ты себя так ведешь?! Почему ты делаешь вид, что я тебе небезразлична?! Я не хочу твоего внимания, этой ненужной обремененности! Не хочу! Я не знаю, как на такое реагировать! Ты отец Мии. И больше никто! Не смотри на меня так! Не смотри!

И вслух:

– Всё в порядке, я же говорю. Вещи малышки собраны, можешь забрать её утром, сейчас они с Владой в гостях у бабушки Маши.

– Уверена, что не осилишь дорогу? – угрюмо сводит брови.

– Однозначно. В этот раз так. Ничего страшного. Я доверяю дочь тебе.

Опять эта ухмылка с оттенком тоски! И вопрошающий взор, прожигающий меня чем-то новым.

– Спасибо. Что доверяешь дочь мне.

Передергиваю плечами. Хочу, чтобы ушел. Не могу…

– Я тебе очень благодарна за внимание и продукты…

– …но мне пора исчезнуть?

– Не хочу, чтобы ты заразился перед дорогой.

– Мне не особо страшно. Хочу убедиться, что тебе действительно лучше.

– Я настаиваю.

Тяжелый вздох. Я бы сказала – неподъемный. Короткий кивок. Сжатые в плотную линию губы.

Идем к двери. И вдруг, стоя ко мне спиной уже одной ногой переступая за порог, тихое:

– Прости. За всё. Я так ни разу и не извинился. Осознал недавно. И пусть это ничего не изменит, но…прости, Аль.

Хорошо, что Дмитрий не видит меня. Глаза наполняются слезами, сглатываю образовавшийся вмиг ком в горле. Я чувствую раскаяние и боль в этих словах. Но, Господи, что они изменят? Он прав. Ничего.

– Спокойной ночи, – шепчу в ответ, когда удаляется на несколько шагов.

Запираю дверь и отправляюсь в спальню, падая ничком.

Я сильная.

Я пережила.

Я мама Мии.

И на этой мысли становится чуть легче…

Глава 20

Если до этого я четыре месяца старался избегать приездов, сходя с ума от давящего чувства вины после откровений Алины, которые преследовали меня сутками напролет, то теперь, после Нового года я стремился в этот захолустный городок, чтобы каждую свободную минуту провести с дочкой.

Я в это искренне верил.

И когда исподтишка наблюдал за ее матерью, что-то увлеченно делающей то по дому, то на кухне. И когда зависал на плавном движении кистей, возящихся с продуктами или сервирующих стол. И когда любовался мягкой улыбкой на изогнутых полных губах. И когда следил за походкой на улице, если мы были где-то с Мией. И когда наслаждался тем, как аккуратно и аппетитно она ест или пьет.

Я, вообще, вдруг понял, насколько Алина одухотворена, насколько женственна, как пышет благородством буквально каждая клеточка ее подтянутого тела. Ей чужды веяния нынешнего века, суета и привычка сетовать. Ни разу не услышал ни одной жалобы, ни единого плохого слова в чей-то адрес. Тот случай, когда «моя хата с краю…», то есть, делайте, что хотите, только меня не трогайте. Я в домике. И не сказать, что мы как-то близко общались. Нет. Избегала. Даже проворнее, чем раньше. Но и каких-то отдельных фраз и обсуждений бытовых вопросов хватало, чтобы очароваться…

Поражало, что при всей своей эмоциональной зрелости Аля скована чем-то, будто не позволяет себе дышать полной грудью. И еще…меня бесконечно бесила ее манера одеваться. Я же видел эти ноги… Они достойны того, чтобы их облачать в облегающие брюки, юбки и платья. А не прятать в джинсах и непонятных штанах, сверху прикрыв еще и мешковатыми свитерами. Да, девушка категорически не в моем вкусе, я и не претендую ни на что. Лишь хочу, чтобы стала живее в первую очередь для себя.

Я искренне верил, что во мне есть только одно желание по отношению к ней – исправить то плохое, что было сделано почти шесть лет назад. Мне хотелось поговорить, объяснить, обсудить. И просить. Просить. Бесконечно просить прощения. Потому что, кажется, масштаб содеянного в полной его чудовищной мере я ощущаю только сейчас, узнав поближе эту странную, немного отрешенную от мира девушку, которая никак не заслуживала такой участи. И пусть результатом зверства стала наша Мия, это никак не отнимает моей вины.

Завтра утром снова рейс домой. Хотя…где это – мой дом? Родительский очаг? Квартира в Москве? Или квартира Яны? Или же квартира Алины, потому что там самое ценное в моей жизни – Мия? Когда оглядываюсь на прошедший год, чувствую неимоверную усталость. Мысли о потерянном страннике не просто звучные метафоры, а кривое отражение моей действительности, где я «Фигаро тут, Фигаро там…». Только в отличие от персонажа оперы «Севильский цирюльник» ни черта я не проворный и не расторопный «решала», а вполне реальный среднестатистический мудачина, загнавший себя в угол в результате своих же манипуляций. И все идет от одного – растраченного ориентира внутри…

– Дмитрий Евгеньевич, мое почтение, – коллега Степанов образовывается рядом из ниоткуда и садится на диванчик напротив, – ты чего один? Странно видеть тебя без сопровождения…

Стреляю в него предупреждающим взглядом.