– Да.

– Уже разумнее. Запомни: с этой площадки ты можешь сигануть вниз, длина веревки позволит. Но смерть через повешение на редкость неприглядна. Останешься мотаться здесь, обделавшийся, в конском навозе, к тому же с выклеванными глазами.

Мальчишка вздрогнул и сжался в комок, нэрриха рассмеялся, одним движением ножа, почти незаметным для взгляда, срезал веревку на запястьях. Кинул прямо на камни кусок копченого мяса, пнул носком башмака флягу с водой. Некоторое время наблюдал, как голод тягается с гордостью, а здравый смысл не может выбрать сторону в борьбе: мальчишка оценил сполна оскорбление, вынуждающее подбирать пищу из-под ног…

– Я везу тебя на юг, – уточнил Эо, прожевав свой ломоть мяса. – Не знаю, зачем эмиру понадобился знатный заложник. Может быть, тебя посадят в каменный колодец и начнут торг с Бертраном. Но есть и иные решения. Ты для них – еретик, тебя можно продать в рабство за пролив, например. И это тоже не худший из исходов.

– Зачем ты делаешь это? – нехотя заговорил пленник, все же подбирая мясо.

– Вы, люди, презираете и боитесь подобных мне, но снова и снова вызываете нас в мир, на унижение и поругание. Вы обманываете нас клятвой первого круга и позже никогда не допускаете для нэрриха честной игры и тем более – мирного удела. Я желаю все изменить, более того, я твердо знаю, как достичь перемен вернее и скорее всего. Замысел уже запущен. Он – лавина, стоило лишь толкнуть первый камень, дальше все неминуемо. Уже сделалось таковым… Поднимайся, навозный герцог. Сам верхом сядешь, или тебя везти, как раба, перекинув брюхом через седло?

– Ты сам себе не противен? – на лице Валериана отразилось искреннее недоумение. Эо непроизвольно ударил юношу по щеке, стирая это выражение. Пленник сплюнул и поморщился, молча взобрался в седло.

– Не зли меня, – тихо предупредил Эо. – Могу сделать крюк и продать тебя прямиком на рынке за проливом. Еще и хозяина подберу. Ты милашка. Знаешь, что это может означать для раба, тем более на юге?

– Не злю, – не унялся мальчишка. – Хочу понять: ты живешь давно, двадцать моих жизней, да?

– Тебе семнадцать? Тогда я прожил тридцать твоих жизней, – уточнил Эо.

– И все их истратил на ненависть? – ужаснулся юноша, опасливо косясь на спутника. – Не понимаю… Я желал бы объявить войну югу. И дядя тоже, знаю. Мы пришли бы туда, за горы, очистили край от еретиков и укрепили веру. Чтобы опять был мир, так в конечном счете… Вроде – так, нельзя ведь ненавидеть и воевать всегда и без передышки.

– Но вы именно так и живете, век за веком, – хмыкнул Эо. – Филипп Буйный резал людей в порту и хохотал, но там он хотя бы резал еретиков… по большей части их. Затем, напившись, он и единоверцев резал со смехом. Его сынок прикончил родного брата, того еще подонка, и развязал войну с соседями. Безумная Хуана стравила своих же детей, а герцог…

– Может, им не хватило одной жизни, чтобы поумнеть, – уперся мальчишка, не возражая против неприглядных фактов из истории рода. – Изабелла другая. Она умна. Точно знаю, ей не война требуется, а…

– Гибель врагов и возвышение рода Траста, вот её цель, – расхохотался Эо. – Малыш, не спорь, я все равно буду прав.

– Потому что у меня петля на шее, – горько усмехнулся пленный.

– Я знаю людей, – Эо испробовал мягкий тон.

Счел попытку несвоевременной, покачал головой и смолк. Кони двигались вверх по тропе усталым шагом, скользя по осыпям и иногда в отчаянии делая резкие рывки по несколько прыжков, чтобы снова понуро брести, отфыркиваясь и вздыхая. День горел над макушкой, пек голову и распалял жажду. Эо присмотрелся к пленнику, счел его состояние опасным и выделил мальчишке флягу с водой и платок на голову. Тот молча принял, не ругаясь и не выражая благодарности. Эо отрешился от утомительной дороги, задумался, учитывая срок, отпущенный городу и его жителям, а затем и иным людям долины, а затем и…

– Зачем ты убил женщину? – негромко и как-то жалобно уточнил Валериан.

– Ах, как мило, она что, была первая любовь? – хмыкнул Эо. – Ну так не сопи, ты-то в её списке невесть на каком листе… Она знала кое-что о моих доверенных людях и могла поднять шум.

– Она умерла сразу?

– Удар в сердце, – нехотя ответил нэрриха.

– Это хорошо. Хоть так… – невнятно пробормотал Валериан и смолк, снова склонившись к конской шее.

Ближе к ночи он сделался горяч и начал бредить, Эо насторожился, проверил важные признаки и не нашел ни единого: мальчишку сжигала всего лишь горячка, полученная от удара по затылку, жажды, солнца и избытка переживаний. К полуночи Эо облегченно вздохнул: вдали показался перевал, отмеченный пляшущими огнями факелов.

Люди эмира ждали пленника на условленном месте.

Ждать нэрриха на пустом острове оказалось куда труднее, чем это представлялось с борта люгера, из-под надежной руки Ноттэ, обнимающей плечи. Но корабль ушел, тепло ладони пропало, даже память о том тепле постепенно растворилась, сделавшись мучительной ноющей болью неопределенности. Ноттэ, загадочное существо без пупка – он был единственный за время после смерти бабушки, кому Зоэ важна, кто даже разговаривал, как с равной. Больше того: слушался советов и не ругался, что дает их такая малявка.

Зоэ не призналась Ноттэ в том, что помнила о своем спасении очень много. Сразу – не смогла, не поверила до конца в ощущения, а позже время ушло, люгер сгинул за горизонтом…

Она невыносимо долго умирала в темной бочке, пропахшей плесенью и затхлостью. Время исчезло, мир окоченел и сделался далек, только ужас поднимался все выше вместе с ледяной водой. И был он окончательный, хуже смерти, потому что длился бесконечно и безнадежно. Зоэ уже не помнила себя и не ведала, есть ли она на свете или хотя бы в этой тьме. Но вдруг тьма вздыбилась острыми щепками, уколола щеку – и в затхлую смерть нырнул спаситель. Обнял, выволок, согрел, удержал на плаву, в жизни. Она вроде и была без сознания, а все же помнила себя и тот удар, расколовший тьму. И потому, очнувшись в каюте чужака, не испугалась, просто села рядом с ним и стала ждать пробуждения, гладить по щеке кончиками пальцев, щупать волосы, рассматривать лицо. Тихо и опасливо надеяться: снова в мире есть человек, для которого она – не чужая. Это ведь очень важно, иметь хоть самую малую семью.

И вот беда: только пригрелась, поверила, научилась улыбаться – опять стало пусто и холодно… Уже стоишь ты на скале, глотаешь слезы, не смея их смахнуть и выдать свое постыдное детское отчаяние, свою слабость и даже страх. Жуткий, ледяной, как вода в темной бочке. Вдруг Ноттэ уплывает – навсегда? Почему-то глупое сердце дрожит и не верит в хорошее. Но надо быть сильной, так учила бабушка. Ноттэ тоже сказал бы так, наверняка.

Три дня ушло на изучение скал, выпирающих из воды эдаким разлетом крыльев чайки, за что остров и получил свое имя – «Серая Чайка». Еще два дня Зоэ училась ловить рыбу на длинную веревку с крюком. Ободрала в кровь руки, поломала ногти, пришла к выводу: пожилой моряк Челито справляется куда ловчее, рыбы много и помощь не требуется.