Как только герцог покинул комнату, Полина подошла к кровати герцогини.

– Ваша светлость, право же, вы к нему жестоки. Он очень за вас переживал.

И это еще мягко сказано. Полина видела, как смертельно побледнел Гриффин, услышав это известие. Всю дорогу он сжимал кулаки, так что костяшки пальцев побелели. Неужели мать и сын не отдают себе отчета в том, что они как воздух нужны друг другу? Она еще не видела, чтобы люди так любили друг друга, но при этом столько сил тратили на то, чтобы ни в коем случае эту любовь не показать.

Все дело в этой их хваленой флегме и еще в упрямстве, конечно.

– Мне казалось, что герцогиня не должна прибегать к такого рода уловкам.

Герцогиня прищелкнула языком.

– Ладно, признаюсь, я вовсе не больна, а в отчаянии. Смотрите.

Откинув покрывало, герцогиня продемонстрировала лежавшее под ним бесформенное вязаное детское одеяло таких размеров, что хватило бы обернуть теленка. Когда заканчивался один клубок, вязальщица начинала новый прямо с середины ряда. Шерсть была разная, потому и одеяло получилось на треть персиковым, на треть – лиловым, а сейчас она довязывала ярко-розовый клубок. Наготове уже лежали клубки белой, зеленой и голубой шерсти.

Полина присвистнула.

– Это и впрямь катастрофа.

– Думаете, я не знаю? И с каждым часом мне только хуже. А сегодня вечером нам как раз выпадает шанс, которого мы так ждали. Понимаете?

– Нет, не понимаю и сделаю все, чтобы ваш план с треском провалить, по всем статьям. У меня нет ни одного необходимого для герцогини качества.

Мать Гриффина махнула рукой.

– Забудьте обо всем, что я вам говорила. Есть одно-единственное качество, которое делает из женщины герцогиню.

– И что же это такое?

– Замужество. Вы должны выйти за герцога.

Полина покачала головой.

– Этого никогда не произойдет.

– Я знаю своего сына, девочка. Он уже в вас влюблен, только пока не догадывается об этом. Все началось с первого дня вашего знакомства, а сегодня утром… – Герцогиня выразительно хмыкнула. – Один уверенный толчок в нужном направлении – и он повержен. Даже не пытайтесь меня убедить, что вы ничего к нему не испытываете.

Полина вздохнула: возразить ей было нечего. Да, он отказался уложить ее в постель, но после того что произошло в книжной лавке, сомнений у нее не осталось: герцог к ней неравнодушен. И сама она того и гляди влюбится в него по уши.

Но разве это имеет хоть какое-то значение? Он все равно никогда не женится на ней.

– Вам надо отдохнуть, – сказала Полина. – Я ухожу.

– Подождите, – окликнула ее герцогиня, когда Полина была уже у двери. – Сегодня вы наденете аметисты. Я скажу Флер.

Аметисты?

Полина не знала, как на это реагировать.

– Но, ваша светлость, я не могу…

– Вы готовы их носить. И, что еще важнее, он готов вас в них увидеть.

Полина уже выходила за дверь, когда вслед ей донеслось:

– Я рассчитываю на вас, девочка.

Похоже, слишком многие рассчитывали на нее. Так на чьей она стороне? Герцог нанял ее, чтобы избавить себя от навязчивого участия матери в его личной жизни. Герцогиня хотела, чтобы ее избавили от пагубного пристрастия к вязанию. Полина же прикипела и к герцогу, и к его матери и, кажется, лучше их обоих знала, что им нужно на самом деле.

Но где-то там, далеко, жила ее бедная сестричка Даниэла. Та, что послушно собирала яйца и отсчитывала дни, оставшиеся до субботы. И ей Полина была нужнее всего.

Взгляд Полины упал на фарфоровую статуэтку пастушки на столике у лестницы, ту самую, что на днях чуть было не разбила.

«Что я тут делаю?» – спросила она себя.

Для этих господ деревенская жизнь ассоциировалась лишь с такими вот безделушками. Им было невдомек, что в деревне люди не видят ничего, кроме работы, тяжелой, изматывающей, отупляющей работы. И, какие бы воздушные замки ни строила герцогиня, Полина знала, что мир господ не для нее. Она никогда не станет своей в этом мире.

Все, что хотела Полина от жизни, это открыть маленькую лавку в Спиндл-Коув и еще платную библиотеку с фривольными книжками. Ей мало было просто желать добра, она должна его творить: для себя, для сестры. Она не имела права на бесплодные мечты.

Полина привыкла работать на совесть, и этот случай не исключение.

Уж если надо оскандалиться, то так, чтобы весь город потом гудел.

– Колин! Колин, случилось страшное!

Колин Сэндхерст, лорд Пейн, оторвал глаза от записей. Жена его, как всегда, обольстительная: роскошные темные волосы и пухлые, словно созданные для поцелуев, губы – стояла в дверях кабинета. Но красивые глаза ее за стеклами очков были полны тревоги.

Колин встал из-за стола.

– Господи, что же случилось?

– Мы должны что-то предпринять.

– Конечно, дорогая. – Он быстро подошел к жене. – Конечно. Ты же знаешь, ради тебя я готов горы свернуть. Или написать гневную статью в «Таймс». Но мои действия будут более эффективными, если ты объяснишь, что происходит.

Он взял ее за плечи и подвел к дивану.

– Это все твой распутный друг, еще с тех времен, как мы не были женаты.

Колин тихо рассмеялся.

– Боюсь, под твое описание подойдут слишком многие. Придется сузить круг.

– Герцог, этот отвратительный тип из Уинтерсет-Гранж.

– Халфорд?

– Да, Халфорд. Он держит у себя в заложницах здесь, в Лондоне, Полину Симмз, нашу Полину, из «Быка и цветка». – Жена его зябко повела плечами. – Страшно подумать, что он мог с ней сделать. Наверное, превратил в рабыню для удовлетворения своих низменных потребностей.

Колин едва сдерживал смех.

– Минерва, я пытаюсь уследить за ходом твоих мыслей, но ты ставишь меня в тупик. Возможно, тебе стоит начать сначала и сказать, что именно произошло сегодня.

– Я видела их вместе, когда шла в книжную лавку, чтобы… – Она смущенно покраснела. – … чтобы посмотреть, как продается моя книга.

– И она продается?

– Да, – с гордостью ответила Минерва, – продали еще три экземпляра.

– Превосходно, Мин. – Значит, купил кто-то еще – он сам приобрел только два.

Он знал, что жена задушила бы его, если бы узнала, что ее книги скупает он, но Колин ничего не мог с собой поделать. Трактаты по геологии не пользовались особым спросом, но она так чертовски прелестно выглядела, когда гордилась собой, и, что немаловажно, становилась весьма изобретательной в постели. Так что действовал он исключительно в собственных интересах.