Со смешными кудряшками на висках…

— Ну, будь по-твоему, дева, — вздохнул монах. — Не хочешь портки пачкать — не надо. Поди сюда, наследок! Эй, уснул никак? — В его голосе Сереге послышалась насмешка. — Не спи, волкодлак загрызет!

— Какой волкодлак? — озадачился Серега, исключительно из вежливости подставляя карман под чумазый и довольно тяжелый груз.

— Самый обыкновенный, — пояснил монах. — Оборотень!

— Ага… — слабым голосом отозвался Серега, который очень мечтал выключить мозг, чтобы не думалось обо всем этом — непостижимом и невесть откуда взявшемся.

Знать бы только, где найти выключатель!

— Эх, что за чпага нынче пошла?! — сокрушался монах. — Одна жменька только и помещается. Да ладно, сколько ни есть, а все богачество. Береги его, не растеряй!

Захлопнул сундук и усмехнулся:

— Вот бы настоятель локти кусал, коли бы видел, как я его добро разбазариваю! Ну, он-то безвозвратно окочурился, теперь на том свете ему черти крепко пятки смолят да огнем палят!

— Слушайте, — озадаченно сказала Малинка, — я вообще не понимаю… В ад попадают грешники, так? А настоятель — он же священник, как же он может быть грешником?!

— Все верно, — кивнул монах. — В давние времена здесь стоял хороший монастырь. И настоятелем был истинно святой человек. Отец Серафим его звали. Моя матушка хотела меня в монахи отдать, а отец Серафим противился, говорил, что я не для монастырской, а для мирской жизни создан. Больно уж, сказывал, много страстей Федьку обуревает! Меня, значит… При монастыре раньше сад был — глазом не оглядишь! Тут я и садовничал, а в деревню лишь изредка хаживал. Деревня тогда называлась Гости. Потом уже ее стали Погосты звать, ибо кладбище расползлось и всю деревню поглотило.

— Погосты! — ахнул Серега. — Погосты, а не Погости!

— В гости волей ходят, а не насильно волокут, — невесело усмехнулся монах. — Но помер святой отец Серафим от морового поветрия. Он отправился в рай, а в монастырь явился сущий аггел[8].

Был он чужой человек. По крови русский, а по нраву сущий гарип, чужак-иноземец! В то время иезуиты[9] пытались овладеть нашими душами, насадить в России свою лживую веру. Матушка-императрица Екатерина их в Россию не пускала, зато сынок ее, Павел Петрович, для них готов был двери распахнуть. Некоторые из них наползли в эти края и успели кого-то в свою веру обратить. Среди таких был и наш настоятель.

Потом пришел к власти император Александр Павлович и всю эту шушеру иноземную разогнал. Кто бежал, кто покаялся, а кто и затаился. Вот и наш настоятель затаился в монастыре…

И с тех пор пришла к нам беда. Всю братию он разогнал, оставил только своих приспешников, а когда узнал, что я мертвых насквозь вижу, испугался, что я ему помешаю морок на добрых людей наводить! Оклеветал меня перед людьми — мол, я пособник дьявола, а сам-то он и был дьявола пособник!

Он страшной силой владел… Умел горстью могильной земли упыря призвать куда угодно, хоть за версту от могилы его!..

Проклял он меня, потом насильно в монахи иезуитские постриг да замуровал заживо вот в этой келье с пятым углом. Он эту келейку нарочно приказал выстроить, ибо у них, у слуг дьяволовых, пятый угол — место встречи с их господином, врагом рода человеческого! Келью запер, да еще и кирпичом заложил.

Да только позабыл настоятель тут свой заветный сундучок. Замуровал его около меня. Вот небось бесился, когда хватился!

Монах взглянул на Малинку:

— Не передумала? Может, прихватишь горсточку серебра?

— Не хочу, — отпрянула она. — Золото я бы взяла, а это нетушки!

— Ну, будь по-твоему, — кивнул монах. — Однако же заболтался я с вами, чада мои. А ведь до полуночи уже всего ничего остается. Пора нам!

Он вышел из кельи.

Серега двинулся было за ним, но Малинка схватила его за руку:

— Ты ему веришь? Ты во все это веришь?

Голос у нее дрожал.

Сереге ужас как хотелось сказать храбрым голосом, мол, все это полная чухня и сказки, но он не любил врать без особой надобности, а потому кивнул:

— Да, а ты?

Малинка вздохнула и призналась:

— Я тоже, но это такой ужас!

* * *

Сапожников проехал покосившийся указательный столб с табличкой «Погосты» и обнаружил небольшой перекресток проселочных дорог.

— Здесь, что ли? — пробормотал он, медленно разворачивая автомобиль и пытаясь хоть что-нибудь разглядеть в темноте. — Что-то не видать встречающих…

В это мгновение зазвонил телефон. Николай Ильич выхватил трубку из кармана.

Серегин номер!

Но он знал, что звонит не Серега.

— Слушаю.

— Вы где, Сапожников? — спросил голос, который Николай Ильич слышал только раз, но запомнил на всю жизнь.

Голос доктора Краева.

— На перекрестке, — сообщил он. — Но я тут один. Никакой «Скорой» не видно.

— То есть как? — озадаченно спросил доктор Краев. — Странно… Какая-то накладка. Ладно, стойте где стоите, я буду через несколько минут. Не выключайте фары, пока я не перезвоню.

Разговор прервался.

Сапожников откинулся на спинку сиденья, пытаясь составить хоть какой-то план действий. Но это было невозможно, пока Серега в руках этого сумасшедшего.

Ему было спокойнее думать, что доктор Краев сумасшедший, чем верить хоть одному слову из того, что рассказывал отец Молотова.

Ждать пришлось недолго — буквально через пять минут телефон зазвонил.

— Выключите фары, — приказал доктор Краев.

Сапожников послушался, и тотчас рядом оказался большой автомобиль с мощными фарами, заливающими все вокруг ослепительным светом. Кажется, это был «Хаммер».

— Отлично, что успели до полуночи, — сказал доктор Краев. — Выходите из машины. Не забудьте контейнер. Давайте быстро! Надеюсь, вы один?

— Один, — буркнул Сапожников, подумав о полковнике Грушине, который сейчас блуждает где-то в темноте на выезде из города.

Сапожников заглушил мотор, взял ключи и полез из машины. В последнюю минуту он заметил телефон Грушина, так и лежавший под ветровым стеклом, и спрятал его в нагрудный карман ветровки.

Сапожников встал около машины, ожидая, что ему сейчас скомандуют что-нибудь вроде «руки вверх».