моего присутствия? Не чувствует, что я парю над ним, точно какой-то придурковатый ангел?

Это я, Эффи! – мысленно кричу я. Твоя дочь! Я здесь! Прямо над тобой!

Точно услышав меня, папа наклоняет голову, и я как завороженная наблюдаю за ним. Он медленно достает из кармана халата телефон, мешкает, затем открывает список контактов. Набирает имя, и мое сердце екает, когда я вижу его. Эффи. О боже.

Глаза вдруг начинает щипать. Я никак этого не ожидала…

Папа набирает «Дорогая Эффи» и останавливается. Сердце у меня отчаянно колотится в ожидании продолжения. Что он хочет написать? Что-то банальное и обезличенное? Или что-то настоящее? Что действительно имеет значение?

Его руки зависают над экраном, и во мне теплится отчаянная надежда. Он наконец-то готов начать разговор, о котором я молю все это время? И мы наконец-то поговорим?

Мои глаза наполняются слезами, и я с паническим ужасом понимаю, что не могу их сдержать. О боже. Папа заметит капель… поднимет голову… Не реви, Эффи, строго говорю я себе. Не реви.

Но уже слишком поздно. Точно в замедленной съемке, слеза падает и шлепается на ковер, и именно в этот момент у папы брякает телефон. Звук выводит его из задумчивости, возвращая к жизни. Он закрывает сообщение без сохранения, отвечает на звонок и сразу преображается. Тони Талбот снова с нами.

– А, привет! Ну спасибо! Да, нам показалось, что отвальная получилась достойная…

Он выходит из комнаты, а я, выпустив воздух, скопившийся в легких, так сильно дергаю ногой, что шнурок лопается, и я заваливаюсь назад, со стуком шмякаясь на чердачный пол. Потом я поднимаюсь не сразу, чувствуя некоторое онемение в членах.

Чуть позже я проверяю телефон. От папы ничего нет. Ни эсэмэс, ни имейлов, ни сообщений в мессенджере.

То есть вообще ничего. Хотя бы что-нибудь. Я, глупая, думала… А что вообще я думала? Что он напишет: Эффи, дорогая, мы по тебе скучаем, приходи сюда? Он, вероятно, опять собирался написать насчет переадресации корреспонденции. Теперь у нас так.

Наконец я поднимаюсь, слегка пошатываясь после своего атлетического подвига. Я чувствую себя полностью выжатой и вдруг отчаянно хочу, чтобы рядом оказался человек, с которым я могу поговорить о том, что действительно имеет значение. Это моя сестра, которая несчастна и, вероятно, нуждается в моей помощи, пусть даже сама не осознает этого. И я иду к Бин.

– Пойдем на прогулку, – говорю я, снова заваливаясь к ней в комнату. – Еще рано. До бранча уйма времени.

Вести беседы в помещении – не вариант. Этот дом – как дырявое решето, обязательно кто-нибудь подслушает.

– На прогулку? – Бин с ошарашенным видом выглядывает из-под одеяла.

– Я хочу попрощаться с садом, – импровизирую я. – А ты постоишь на стреме. И проснешься. Давай, поднимайся!

Полчаса уходит на то, чтобы выманить Бин из постели и заставить одеться. Наконец мы выбираемся в коридор – кругом ни души, поэтому мы короткими перебежками спускаемся вниз и без происшествий выходим через парадную дверь. В нижнем саду Бин степенно движется по лужайке, а я перемещаюсь от куста к кусту, и наконец через ворота мы выходим в поле, где я выдыхаю. Мы шагаем по высокой траве, и мой дух начинает воспарять. День теплый, небо синее, все в туманной дымке. Кузнечики стрекочут, трава пестрит полевыми цветами.

– Бин, – наконец говорю я. – Знаю, ты думаешь, что я не могу помочь, но это не так.

– Что ты имеешь в виду? – озадаченно спрашивает Бин. – Помочь в чем?

– Ты плакала вчера. – Я легко касаюсь ее руки. – Дважды. И я знаю, ты сказала, что не хочешь говорить об этом…

– Потому что не хочу, – перебивает меня Бин. – Знаю, ты хочешь помочь, но ты не можешь. Так что спасибо, Эффи, и давай оставим это. Присядем?

Обескураженная, я сажусь в высокую траву, напоенную летними ароматами. Божья коровка ползет по травинке, падает, а затем снова поднимается с другой стороны. Может, последовать ее примеру и попробовать другую тактику?

– Но, Бин, тебе может стать легче, если ты выскажешься, – закидываю удочку я.

– Не станет, – глядя в небо, говорит Бин.

– Но ты не знаешь, пока не попробуешь.

– Я знаю.

Вот! А еще говорят, что я упрямая.

– Ладно, – говорю я. – Если передумаешь, то я рядом. – Я обхватываю руками колени и смотрю в глубь поля, где взлетает стая птиц – у них идеальная синхронность, как в хорошо отлаженной семье, которая не хранит миллион секретов.

– Хочешь потрясающую новость? Только мне об этом знать не положено.

– Давай.

– Ромилли беременна.

– Что? – Бин буквально подкидывает в воздух. – Она… Откуда тебе известно? Она тебе сказала?

– Ты серьезно? – Я закатываю глаза. – Думаешь, мы с Ромилли закадычные подружки? Нет, я увидела вчера вечером через чердачный люк. Гас нашел тест-полоску в мусорном ведре у них в ванной. И вид у него был…

Я замолкаю, потому что выражение лица Гаса навсегда врезалось мне в память, но, как передать его словами, я не знаю. В нем было что-то слишком личное, слишком болезненное. Мне не следовало этого видеть.

– Потрясенный, – наконец резюмирую я. – Он выглядел потрясенным. Не знаю, сказал ли он уже Ромилли о том, что в курсе. – Я смотрю на Бин, ожидая реакции, но у нее, похоже, нет слов. – Они, конечно же, разберутся, – успокаивающе добавляю я. – Не переживай, Бин.

– А он… – Она сглатывает, облизывая пересохшие губы. – Там был… один тест или больше?

– Один тест или больше? – недоуменно спрашиваю я. – Не думаю. В ведре было пусто. Думаешь, Ромилли сделала бы десяток тестов? А что, пожалуй, ты права. – Я издаю смешок. – Это вполне в ее духе.

– Это мой, – перебивает меня Бин.

Мгновение кажется, что горизонт покачнулся, и я опираюсь о землю, потому что…

Бин?

Бин?

– Вчера я пользовалась их ванной, – слабым голосом говорит она, глядя прямо перед собой. – У меня туалет… ты знаешь…

– Сломан, – на автопилоте подсказываю я.

– Точно. Потом я бросила полоску в ведро. Я была в таком состоянии, я не соображала… Я не соображала… Какая я идиотка, нужно было ее завернуть и бросить в кухонное ведро… – Она сокрушенно обхватывает голову руками, и я выхожу из ступора.

– Бин, погоди! Какая разница, куда ты ее бросила… Бин… о господи! – Я обнимаю ее и крепко прижимаю к себе. У Бин будет ребенок! Я не знаю, от кого… но это не важно. Это не имеет значения.

На самом деле, конечно, имеет.

– Каким образом? – Я поднимаю голову. – Точнее, от кого? От того парня, о котором ты говорила?

– Да-а. – У Бин дрожит голос, она снова