– Что с ней станет? Да ничего! Снова напьется, только ивсего! – жестко сказала Алена и спокойно выдержала укоряющий Светинвзгляд.

У нашей писательницы были свои счеты с запойнымиалкоголиками, вернее – с алкоголичками. Происками одной такой особы годаполтора назад Алена Дмитриева едва не отправилась на тот свет. Самое ужасное,что под личиной «голой русалки алкоголя» скрывалась убийца и грабительница,атаманша, можно сказать, жуткой банды [12],и ее раздутая от водки физиономия с водянистыми, бесцветными глазами, еерасплывшееся, словно у утопленницы, долго пролежавшей под водой, тело до сихпор иногда преследуют Алену в кошмарных снах. Нет, она не способна жалетьалкашей! И на труп Нонны смотрела не то что без всякого сочувствия, но все жебез истерики. Эта история взволновала ее лишь постольку, поскольку онасовершенно выбила из колеи Свету.

И слава богу, что выбила! Слава богу, что той стало страшно!Слава богу, что она не начала тут лихорадочно шарить, оставляя кругом своиотпечатки пальцев! Потом поди доказывай, что не приложила руку к убийству сцелью ограбления!

– Свет, пошли отсюда, а? – тихо сказала Алена споследним проблеском надежды на благоразумие подруги. – Теперь ей уженичем не поможешь, зато у тебя есть все шансы попасть в ужасную историю. Шут сней, с этой кассетой, а?

– Не могу, – насморочным, полным слез и отчаянияголосом пробормотала Света. – Я обещала. Алена, ты мне помоги искать. Аесли не хочешь, просто так посиди, я сама поищу. Только не уходи, а то мнестрашно тут, с Нонной…

Итак, последний проблеск надежды погас, не разгоревшись.Алена шумно вздохнула, подавляя страстное желание продекламировать что-нибудьэтакое – народное.

– Значит, так, – сказала она холодно и спокойно. –У тебя перчатки есть?

– Да, а что? – уставилась на нее Света.

Алена только мученически вздохнула.

– А, я поняла, – Света кинулась в прихожую, где наобшарпанной табуретке валялась ее куртка. – А у тебя есть?

Алена, которая еще не успела раздеться, вынула из карманасвои новые коричневые, замшевые, дороженные перчатки и помахала ими:

– Разумеется. Итак, работаем очень аккуратно. Прежде чемвзять какую-то вещь, запоминаем, как она лежала, вернее, валялась, на сколькооборотов был повернут ключ в шкафчике, вообще, все такие тонкости запоминаем,понятно? И все возвращаем в прежнее положение. Боже упаси стронуть напраснохоть соринку! Пыльных поверхностей не касаться, ни к чему не прислоняться.Жаль, конечно, что ты Нонну не спросила, где именно эту кассету искать!

Светины глаза снова наполнились слезами:

– Да я спросила!

– Ну?!

– А она сказала, что не помнит! Спрятала куда-то, но забыла,куда именно! Она иногда до такой степени допивалась, что вообще ничего непомнила, не то что меня не сразу узнавала, но даже Шурку!

Мгновение Алена молча смотрела на Свету, потом тихонькохмыкнула. Да, жизнь пошла – не соскучишься! Как начался в пятницу спектакльтеатра абсурда, так и не видно конца ему.

«Ну и на что ты жалуешься? – спросил кто-то в ее головеехидным голосом. – Ты просила судьбу подкинуть сюжетец для новогодетектива? И вот он, готов. Что ж ты стонешь? Или не в силах справиться с такимподарочком?»

Ехидный голос, подозревала писательница Алена Дмитриева,принадлежал Елене Дмитриевне Ярушкиной, которая относилась к своей литературнойипостаси не без скептицизма. Но Алена уже привыкла бороться с Еленой – ипобеждать ее, а потому она без особого труда заглушила голос здравого смысла и,махнув Свете: «Давай поделим по-братски: та половина комнаты твоя, а этамоя», – взялась наводить шмон.

Она с самого начала попыталась внушить себе, что будетдействовать совершенно механически, – просто искать конкретную кассету, необращая ни на что внимания, но не учла, как это трудно, вернее, невозможно: неисцарапав и не исколов пальцев, разбирать осколки. Осколки чужой, вдребезгиразбитой жизни, обломки счастья, обрывки судьбы – она натыкалась на них накаждом шагу! Пакетик с кружевными дорогими чулками, источенными стрелками…пустой флакон от духов «Дольче & Габана», которые Алене тоже оченьнравились, она даже покупала их иногда, точно такой же флакон лежал в еегардеробе, источая душноватый, манящий запах… пустой золотой патрончик отпомады «Элизабет Арденн»… застиранный, утративший нормальный вид лифчик«Феллина»… рассыпанные гранатовые бусы, сломанная серебряная брошь в виделохматой хризантемы… о господи, все эти мелочи женской жизни, ранящие в самоесердце! Хозяйка уже не соберет эти неровные кусочки граната, не нанижет их налеску, чтобы крепче держались, не починит брошь, не купит новые кокетливыечулочки, не вдохнет с наслаждением запах дорогого парфюма! Алена не разобнаруживала, что предметы вдруг начинают расплываться перед глазами, потомучто их застилают слезы.

Очень скоро у нее не осталось сил копаться в осыпавшихсялепестках этой чужой жизни… и было в этой комнате еще что-то, кроме жалости кбессмысленно умершей женщине… вроде некая загадка, мучительная тайна – и все тоже неизбывное dеjа vu! Словно бы картина жизни несчастной Нонны была лишьмаскировочным слоем краски, покрывающим полотно какой-то другой жизни… тоженесчастной, тоже разбитой.

Чьей жизни? Кем разбитой?

Неведомо.

Судя по тяжелому дыханию Светы, и она с трудом сдерживалавсхлипывания… Однако все было напрасно, напрасно: с холодком или горюя,бездушно или плача, они всяко не смогли ничего найти. Никакой кассеты! Даженамека на нее.

Кстати сказать, в комнате не было не только видеомагнитофона,но даже самого примитивного черно-белого телевизора.

– Ну это бессмысленно, неужели ты не понимаешь?! –наконец раздраженно выкрикнула Алена, стаскивая перчатки и суя их в карманыкуртки, которую она так и не сняла. – Наверное, она была совсем не в себе,когда тебе это говорила.

– Наверное, – упавшим голосом согласилась Света и тожесняла перчатки.

Устало опустилась на единственный стул.

– Ладно, мы сделали все, что в наших силах, кто может, пустьсделает больше, – пожала плечами Алена. – Теперь надо и в милициюпозвонить, правильно?

Света кивнула…

«Мне придется торчать тут все время, пока будут сниматьдопрос. Это просто рок какой-то: избавиться от этого вчера, чтобы вляпатьсясегодня! Ох, но я ведь совершенно не обязана тут оставаться, я эту Нонну изнать не знала!»

Не знала? Но разве ты не узнала ее за полчаса «обыска» также хорошо, как саму себя?